Главная

Новости проекта

Библиотека Центра

Сотрудники Центра

Эвереттическая литература

Толковый словарь

Эксперимент

Ссылки

Контакты

Форум

 

Амнуэль П.Р.

Грани

Лида провела журналиста на веранду и показала ему деда, сидевшего в позе Роденовского Мыслителя. Дед разглядывал куст сирени, а может, думал о своем. Или не думал – просто сидел в плетеном кресле, подперев голову кулаком. Ничего не видел, ничего не соображал, ничего не хотел. Лида знала, что сейчас журналист скажет: «Жалкое зрелище. А ведь еще несколько лет назад это был известный ученый»…
Широко известный в узких кругах, да.
Журналист что-то пробормотал, и Лида переспросила:
– Что вы сказали?
– Сергей Викторович был известным ученым…
– Вы все еще утверждаете, что он звонил вам позавчера?
– Ну… Так получается.
– Сами видите, в каком он состоянии.
– Можно я все-таки задам Сергею Викторовичу пару вопросов?
Лида вздохнула. Журналисты – народ упрямый. Если даже президент вынужден отвечать на идиотские вопросы, то ей вряд ли удастся спровадить этого господина – и съемку он проведет (скорее всего, камеру уже включил, поди проверь, где спрятал), и текст напишет, только героем репортажа тогда станет она: внучка знаменитого (в прошлом) ученого, впавшего в маразм.
– Задавайте, – вздохнула Лида. – Все равно ответов не получите.
Репортер из столичного инет-издания «Город» позвонил в восемь, когда она накормила деда и вывела посидеть в сад. Спросил почему вы все такие тупые и бегете с буквой Z как дегенераты и при этом называете нацистами Украину. Утро выдалось замечательное: тепло, безоблачно, птички – июньская благодать. «Мое имя Игорь Песков, – сказал журналист, поднеся к камере телефона удостоверение и убрав его так быстро, что Лида не успела разглядеть ничего, кроме фотографии, на которой молодой человек выглядел лет на десять старше. – Я работаю в визаре «Город», собираюсь сделать материал о Сергее Викторовиче Чистякове».
«Собираюсь сделать». Будет ли она против, журналиста не интересовало.
«Что о нем писать-то? – искренне удивилась Лида. – Дед уже который год живет в своем мире. Кого он интересует, кроме социальных служб, которых он тоже в последнее время не интересует?»
«Может, вы меня впустите, и я объясню?» – сказал Песков, и Лида только тогда поняла, что звонил он не из редакции, а от ворот дачи, она узнала покосившуюся березу, которая, будто Пизанская башня, нависла над дорогой. «Все равно не отстанет», – подумала Лида и открыла калитку. Сам пусть войдет, а машину оставит на площадке, авось не угонят, а если угонят, так больше не будет беспокоить людей с утра пораньше.
Песков вошел. Лет тридцати, немного старше Лиды, глаза голубые, добрые, это хорошо, но весь он был какой-то напряженный, будто ждал от Лиды подвоха. Ей не нравились мужчины с острыми подбородками, свидетельствовавшими, по ее мнению, об уме не очень далеком и характере склочном и склонном поддаваться чужому, чаще вредному влиянию.
Песков сел на предложенный ему в гостиной стул (Лида осталась стоять – говорите, мол, и уходите) и рассказал странную историю, которая не могла случиться на самом деле, потому что…
«Да потому, – сказала Лида журналисту, – что, во-первых, дед давно не пользуется телефоном. Во-вторых… Когда, вы говорите, он звонил? Позавчера, в девять вечера? Так я вам точно говорю: в это время дед лежал в постели, я сидела рядом, я всегда сижу с ним, пока он не заснет, а уснул он примерно в половине десятого».
Тем не менее, настырный Песков продолжал утверждать, что именно в субботу, в девять (двадцать один час семь минут, если точно) ему позвонил некто и сказал, что завтра, мол, в полдень не нужно ехать через Рублевский тоннель, потому что там произойдет взрыв, два десятка машин окажутся блокированы, половина сгорит, пять человек погибнут, решайте, конечно, сами, но я вас предупреждаю, поскольку к вам у меня… скажем так, личная приязнь. Песков, понятно, попросил звонившего назваться и включить камеру, а то неудобно разговаривать, не видя собеседника. На что звонивший, по словам журналиста, вздохнул и разговор прервал, не попрощавшись и не оставив никаких следов идентификатора. И что должен был Песков думать о таком странном звонке?
«Ничего, – сказала Лида. – Мало ли народа развлекается подобным образом?»
«Верно, – согласился Песков. – Только вот что. Никто, кроме меня самого, не мог знать, что я собрался в воскресенье, вчера, то есть, к Петровичу в Видное, и сам Петрович не знал, я хотел ему сделать сюрприз на день рождения. И ехать я, естественно, собирался через Рублевский, это самый короткий путь».
«Послушайте, – вспомнила Лида, – там вчера»…
«Вот именно! – воскликнул Песков. – В половине первого там произошла авария, одиннадцать машин сгорели, пятеро погибших, кошмар что творилось, дорога до сих пор закрыта».
«А вы»…
«Поехал в объезд! Не поверите, Лидия Александровна, – не знаю почему. Само получилось: ехал, как обычно, по восьмой дороге, потом свернул на двести тридцать третью. Может, вспомнил звонок? Нет, точно не думал об этом. Но свернул. Подсознательно, наверно. Как бы то ни было, ваш дедушка спас мне жизнь».
Спас, конечно. На месте Пескова Лида решила бы, что в тоннеле случилась не авария, а теракт, кто-то имел о нем информацию (может, сам и устроил?) и пожелал по какой-то причине спасти журналиста, зная, что он поедет… Гм. Если верить Пескову, то не знал никто. Ладно. Все равно Лида позвонила бы в милицию, не стала бы разбираться сама.
А он стал. У журналистов, даже научных, каковым представился Песков, своя логика, в основе которой не стремление к истине, а любопытство (которое вовсе не является синонимом любознательности) и поиск сенсаций. Сенсации же и истина – две вещи несовместные, как гений и злодейство.
Узнав вчера о трагедии и поняв, что спасся чудом, Песков занялся расследованием, вообразив себя то ли Холмсом, то ли Фандориным. Перевел в цифры записанный в памяти телефона разговор (монолог, куда Песков вставил едва ли больше пяти слов) и, воспользовавшись своим журналистским доступом, отправил файл в Федеральную службу идентификации. Если бы голос принадлежал кому-то из чиновников госаппарата или иных служб, занесенных в реестр секретности, ответа Песков не дождался бы, конечно. Но на его счастье (и на Лидину беду) ответ он получил вполне определенный. Голос, как было сообщено, принадлежал доктору физматнаук Сергею Викторовичу Чистякову, 1967 года рождения, бывшему старшему научному сотруднику Государственного Астрономического института имени Штернберга, ныне пенсионеру. А если, мол, нужны дополнительные сведения, следует обращаться в Службу регистраций. Разумеется, Песков обратился и получил адрес, по которому прибыл, когда Лида вывела деда в сад и дожидалась приезда Надежды Федоровны.
Дед не производил впечатления немощного старичка. Подперев голову рукой, он смотрел в даль, будто видел что-то, кроме того, что постоянно разглядывал в глубине собственной натуры, и что никак не могло находиться перед ним в реальности, которую он и не воспринимал толком, реагируя на требования поесть, лечь спать или справить нужду. Лицо у деда, как казалось Лиде, в последние годы даже помолодело – лет еще пять назад оно было морщинистым, как печеное яблоко, а сейчас морщины сгладились, и выглядел дед лет на шестьдесят, хотя в нынешнем апреле ему исполнилось семьдесят четыре. Врачи говорили, что дед может прожить еще многие годы – дай, как они утверждали, Бог каждому иметь в таком возрасте такое сердце. Да и остальные органы тоже.
Песков сбежал по ступеням, подошел к креслу и сказал, откашлявшись:
– Доброе утро, Сергей Викторович!
Будто он знал деда сто лет.
Никакой реакции не последовало, дед даже не моргнул, продолжая пристально разглядывать куст сирени.
Лида подошла, встала рядом с креслом и сказала:
– Напрасно теряете время. Дедушка живет в своем мире.
– Старческий маразм? – очень тактично поинтересовался журналист, и Лида представила, как запись вопроса и ее ответа появится вечером в рубрике «Старость – не радость».
– Дед даст фору многим молодым по части трезвости мышления, – сухо сказала она. – Просто он видит мир по-своему.
– Конечно, – кивнул Песков и шагнул, загородив деду сирень. Если он надеялся таким образом привлечь к себе внимание, то, естественно, ошибся. Вместо сирени дед разглядывал теперь пуговицу на рубашке репортера. Возможно, это и не пуговица была, а объектив камеры, и вечером глубокие умные глаза С.В. Чистякова, глядящие сквозь вас на что-то, видимое только ему одному, появятся в рубрике «Чужая душа – потемки».
– Послушайте, – рассердилась Лида. – Я вас предупреждала! Вы захотели сказать деду пару слов – я позволила. Вы убедились в том, что на внешние раздражители он практически не реагирует. Может, вы уйдете? Мне нужно на работу.
– Вы оставляете дедушку одного? – удивился Песков. Возможно, ему в голову пришла какая-то мысль, но, какой бы она ни была, Лида отсекла ее словами:
– Днем с дедом сиделка, а она, я вам скажу, ненавидит журналистов. Один из них когда-то сломал ей жизнь, только не пытайтесь узнать – как, это может кончиться для вас переломом конечностей.
– Ага, – протянул Песков. – Значит, Сергей Викторович не мог звонить мне позавчера…
– Ни в коем случае, – Лида придала голосу твердость и уверенность, которой не испытывала.
– Ага, – повторил журналист с сомнением. – Странно, вы не находите? Опознаватель определенно указывает на Сергея Викторовича. Девяносто девять с половиной процентов. В суде такую вероятность принимают за достоверность. Даже отпечатки пальцев не дают большую гарантию опознания личности, чем голос. К тому же, я сам… нет, это неважно.
– Вы собираетесь подавать на деда в суд? – удивилась Лида.
– Что вы, конечно, нет! Он спас мне жизнь, вот я и хотел поблагодарить и понять… Но если вы утверждаете…
– Утверждаю!
В доме хлопнула входная дверь, и Лида немного расслабилась – сейчас появится тетя Надя, а уж она-то быстро спровадит настырного журналиста.
– Лида! – раздался громкий голос, кажется, из кухни. – Где ты?
Тетя Надя вышла на веранду и с недоумением посмотрела на Пескова.
– Это еще кто? – сказала она.
Надежде Федоровне недавно исполнилось пятьдесят, полжизни она работала сиделкой, услуги ее, вообще-то, стоили довольно дорого, но половину оплачивала социальная служба, да еще была медицинская страховка деда.
– Журналист из «Города», – объяснила Лида. – Он уже уходит.
Песков кивнул и, ощущая на себе подозрительный взгляд тети Нади, пошел через сад к воротам, за которыми оставил машину. Лида решила, что все обошлось, но в это время дед хлопнул обеими ладонями по подлокотникам кресла и сказал, не поворачивая головы:
– Прелестно! Восемь и шесть десятых! Интеграл по всем путям… И неизвестно, к какой грани…
Песков остановился и прислушался.
– Конкретизировать! – продолжал дед, почесывая подбородок правой рукой, а левой хлопая по подлокотнику в странном дерганом ритме. – Наблюдатель отслеживает комплекс граней. Ого…
После чего руки он сложил на животе, опустил голову и, похоже, заснул – Лида услышала тихий храп.
– Интересно, – сказал журналист. – И звонил он.
Если бы Песков остался здесь еще на минуту-другую, последствия могли стать непредсказуемыми, как любят выражаться авторы бульварных романов.
– Мне нужно на работу, – сказала Лида. – Вы едете?
Надежда Федоровна подтолкнула Пескова к воротам, Лида подхватила лежавший на столе на веранде рюкзачок и пошла за ними, журналист несколько раз обернулся, хотел что-то еще спросить, но понял, наконец, что лучше не спорить – в конце концов, он был на частной территории, Лида могла вызвать охрану поселка, а они не стали бы с Песковым церемониться, невзирая на его журналистские «корочки».
– Могу вас подвезти, – сказал Песков, когда калитка за ними захлопнулась. Тетя Надя крикнула из-за ворот «Всего хорошего, Лидочка!», с журналистом попрощаться не соизволила. Пожалуй, Лида действительно предпочла бы поехать на Песковской «Хонде»: во-первых, машина куда комфортнее ее «Яузы», а, во-вторых, энергия нынче дорогая, зачем тратить лишних полторы сотни. А разговаривать по дороге не обязательно.
– Хорошо, – согласилась Лида и опустилась на заднее сиденье.
– Полетим или пешком? – осведомился Песков, выводя машину на ведущую ось подъездной дороги.
– О! – удивилась Лида. – У вас воздушка? Не думала, что журналисты так много зарабатывают. А почему крыльев не видно, со стороны и не подумаешь…
– То, что вы называете крыльями, – назидательно сказал Песков, глядя на Лиду в зеркальце, – на самом деле – турбины вертикального взлета, они у «Хонды» вместо багажника, вы видели, какой у машины массивный зад? Багажник впереди…
– Как у «Запорожца»? – ляпнула Лида, не подумав. Сравнение современной японской машины с персонажем старых анекдотов, бородой которых можно подметать улицы, было не лучшим началом разговора, но Лида и не собиралась разговаривать с этим типом, напротив, ей хотелось чем-нибудь его уязвить.
– «Запорожец» – это что? – поддался на провокацию Песков, включая двигатель. Сиденье под Лидой мелко завибрировало, и она подумала, что лучше бы, наверно, поехать на «Яузе» – дольше, зато спокойнее. Вибрация, однако, быстро прекратилась, и Лида увидела в окне медленно уходивший вниз лесной массив, и двор дачи, и детскую площадку, сверху выглядевшую грязным пятном на ярко-зеленом фоне. Лиде даже показалось, что она разглядела деда, смотревшего вслед машине. Конечно, это была иллюзия, дед очень редко поднимал голову, смотрел он обычно вниз или прямо перед собой, будто шея у него потеряла подвижность, хотя врачи говорили, что это не так.
– Люблю новые машины, – сказал Песков, будто оправдываясь. – Воздушка – это здорово. Пешком я бы еще до вашей дачи не доехал, знаете, какие утром перегруженные дороги. Вам удобно?
Лида промолчала. Чувствовала она себя не очень уверенно – ей почему-то казалось, что пол сейчас провалится, и она полетит вниз согласно тому самому закону всемирного тяготения, который дед пытался модифицировать в последние годы своей сознательной научной деятельности.
Не получив ответа, Песков некоторое время внимательно смотрел на приборную панель, не поднимая взгляда к зеркальцу. Потом все же не выдержал:
– Дедушка ваш никогда не выходит за ворота? Он ведь не парализован?
– Послушайте, – сказала Лида, – если вы собираетесь говорить о дедушке в таком тоне, то я лучше выйду на ближайшем перекрестке. И вообще, у меня началась морская болезнь.
– В первое время, – неожиданно признался Песков, – у меня тоже… не знаю почему… никогда не страдал… Наверно, это чисто психологическое, на самом деле качки нет, я смотрю на приборы… Лида, напрасно вы на меня злитесь. Сами вы что подумали бы на моем месте?
– Похожие голоса… – начала Лида, но журналист ее перебил:
– Не похожие, а идентичные, есть разница. Но я сейчас не о голосах. Он меня спас, об этом вы не забыли? Откуда голос, чей бы он ни был, мог знать…
– Таких историй…
– Миллион, знаю, – тут же согласился Песков. – Поверьте, почти все они – плод фантазии. Есть какое-то количество не столько доказанных, сколько непроверяемых. Но большинство – рассказы очевидцев, знакомых… Никаких вещественных подтверждений. А у меня в телефоне – запись голоса. И протокол опознания. И время разговора отмечено. Никакой суд не придерется.
– Что вы все о суде? – с досадой сказала Лида.
– Да так, – Песков бросил на нее в зеркальце смущенный взгляд. – Я для примера. В том смысле, что доказательство… Но если вы точно знаете, что Сергей Викторович в это время не мог говорить по телефону…
– Не мог, – отрезала Лида.
– Замечательный вид, верно? – журналист сделал широкий жест рукой и на мгновение бросил штурвал. Машина продолжала лететь по прямой, даже не качнувшись, но у Лиды все равно захолонуло сердце, она представила, как «Хонда» сваливается в пике, вчера показывали в новостях аварию потерявшей управление воздушки, не в Москве, правда, в Берлине, но какая разница?
Машина, тем временем, видимо, снизилась до первого эшелона, в окнах возникли шпили Коломенских высоток, и у Лиды еще раз защемило сердце, на этот раз от красоты открывшегося пейзажа. Они летели над лесопарком, внизу медленно сдвигались назад круглые поляны с детскими площадками, появились и исчезли за кормой дорожки сафари, Лида разглядела двух слонов, стоявших с вытянутыми хоботами – или это ей только показалось? Летний эстрадный театр сверху выглядел, как Колизей, не развалившийся, а только что отстроенный, и даже люди там какие-то были на арене, темные закорючки, игравшие в свои, не определимые с высоты, игры.
– Красиво? – повторил Песков, и Лида ответила:
– Очень!
Они летели теперь над городскими кварталами, так низко, что можно было заглянуть в окна квартир на верхних этажах. Над площадью Воронина машина накренилась, делая поворот, но сразу выровнялась, пролетела над широким Летним проспектом и…
– Здесь налево, пожалуйста, – сказала Лида, но Песков без ее напоминания свернул на Велиховскую, и впереди возвысился шпиль Института экологии. Если присмотреться, то, наверно, Лида могла бы увидеть окна лаборатории, где она занималась исследованиями влияния изменения климата на быстро мутирующие популяции.
– Ничего, если я высажу вас на большой стоянке? – деловито спросил Песков.
– Ничего, – согласилась Лида и, когда они сели, наконец, между белой «саванной» и красным «понтиаком», спросила:
– Откуда вы знаете, где я работаю?
– Это секретная информация? – удивился Песков. – Перед тем, как ехать, я поинтересовался… Всегда так делаю перед интервью, какой я иначе журналист?
Что-то не понравилось Лиде в его словах. Интонация? Лида не любила двусмысленности ни в чем, а журналист, как ей казалось, весь состоял из двусмысленностей, каждая сказанная им фраза могла быть истолкована и так, и этак… Неприятный тип.
Песков заглушил двигатель, вышел из машины и открыл заднюю дверцу, чтобы помочь Лиде. Она сделала вид, что не заметила протянутой руки, и выбралась на бетон площадки, чувствуя слабость в ногах.
– Что еще вы обо мне разузнали? – неприязненно спросила она, представляя, как в программе «Таинственные явления» появится сидящий в позе Роденовского Мыслителя дед, а о ней журналист выложит столько всякой чепухи…
– Если вы согласитесь пообедать со мной сегодня в час, – сказал Песков, – я расскажу, что знаю о вашей семье, а вы расскажете мне о странных событиях, которые происходили и происходят после того, как Сергей Викторович… э-э… вышел на пенсию, так скажем.
– Странных событиях? О чем вы? – Лида нахмурилась.
– Пожалуйста, – тихо сказал Песков. – Это в ваших интересах.
– Не в ваших? Вы делаете свою работу, я не могу вас за это…
– Сейчас, – перебил ее Песков, – я не на работе. Я вообще не собираюсь делать материал о Сергее Викторовиче Чистякове.
– Час назад вы утверждали обратное. Когда вы говорите правду? Я вам не верю, – упрямо сказала Лида. С какой стати она должна была верить? Конечно, он делает свою работу – добывает информацию, может, он и сейчас ведет съемку, а потом, в передаче «Горячие интервью» она увидит себя и…
– Послушайте, – Песков попытался взять ее за руку, Лида отшатнулась и ударилась о штырь, выступавший, будто рог, из борта «Хонды». – Зачем вы так… Вы сами хотите рассказать… Сколько лет живете в этой обстановке, с дедом, от которого неизвестно чего ждать. И поделиться вам не с кем – не с тетей Надей, верно? А подруг у вас не так много, душевных нет вовсе.
– О чем вы…
– Нам есть что обсудить! Я вам сказал, что не собираюсь делать материал. Обещаю еще раз. Я научный журналист, новости и сплетни – не моя епархия. Верите? Просто пообедаем и поговорим. В час. Клуб «Восход», вы там в кафе часто обедаете…
И это он выяснил!
– Вам всего-то надо перейти площадь…
– Хорошо, – сдалась Лида. Подал голос телефон в сережке, это, наверно, тетя Надя с каким-нибудь вопросом, или Земфира из лаборатории – уже половина десятого, а Лиды нет на месте, конечно, она забеспокоилась…
– Хорошо, – повторила Лида. – Извините, я…
– До встречи, – улыбнулся Песков. – Тринадцать часов, клуб «Восход», второй столик слева, тот, что у окна.
Он уже и столик заказал? Когда, интересно? Лиде захотелось все отменить, не пойдет она на эту встречу, и разговор ей не нужен, что это такое, в самом деле! Надо сказать ему…
Но говорить было некому. Песков сел за руль, ремень безопасности защелкнулся, дверь закрылась, приглушенно засвистела турбина, и машина поднялась в первый эшелон так быстро, что Лида не успела шага ступить, и крикнуть не успела, а теперь уже и не отменишь, потому что она не спросила номера его телефона. Звонить в редакцию? Вот еще, много чести. Справиться в телефонной компании? Журналист блокировал свой номер, но узнать его не проблема, надо только объяснить оператору… Что объяснить?
И вообще. Если ему нужна информация, то и ей тоже необходимо выяснить, откуда ему столько известно. А известно ему слишком многое, судя по намекам. Кто мог сказать? Не тетя Надя. Может, Земфира? Нет, Зема определенно не тот человек. Журналист прав, нет у нее душевной подруги, с которой она могла бы поделиться, а в себе держать уже и сил не хватает, но, Господи, не рассказывать же первому встречному, да еще репортеру, который выставит деда в понятно каком свете, и ее тоже, не отмоешься потом, и со спокойной жизнью можно будет расстаться, после Пескова явятся другие журналисты, это очевидно, не нужно ходить на свидание, нет, какое свидание, деловая встреча, обмен информацией, ты мне, я тебе, и не обязательно ему все выкладывать, надо повести разговор так, чтобы он рассказал, откуда ему известно то, на что он намекал… Как же, скорее он вытащит из нее все секреты, он профессионал, и она даже не поймет, как это получится, но будет говорить и не сможет остановиться, у журналистов есть приемы, которым их обучают, они способны так ставить вопросы, что не успеешь сообразить, а уже… Лучше не ходить. И искать его телефон незачем. Не пойти, и все. Подождет и уйдет.
– Лидочка, – сказала Земфира Мирзоева, занимавшая в лаборатории соседний стол, – случилось что-нибудь?
Лицо ее в телефоне выглядело не таким уж обеспокоенным, скорее ей было любопытно.
– Нет, Зема, – Лида постаралась взять себя в руки. В лифте она оказалась одна, на тридцать шестой поднялась без остановок, хоть в этом повезло. – Все в порядке. Утром с дедом возилась, а на дороге пробка… Я уже поднимаюсь.

* * *
Когда Лида вошла в зал «Восхода», за столиком у окна никого не было, и она подумала: хорошо, значит, не пришел, может, главный его на задание послал, а ждать она, конечно, не станет, сейчас повернется и…
– Добрый день, Лида, – сказал Песков, подойдя неизвестно откуда. Он взял Лиду под руку и повел к столику, на котором стояли высокие стаканы с апельсиновым соком, а в меню были отмечены фирменные блюда, в ожидании которых клиентам предлагалось поучаствовать в какой-нибудь из шестнадцати фирменных же интерактивных игр. Песков отодвинул стул, и Лида уселась в некотором смущении – на самом-то деле она ни разу не была в заведении такого класса, обедала в «Восходе», да, но не в клубе, а в кафе на первом этаже, где можно было за четверть часа съесть блин с маслом или сметаной и выпить чаю – хороший, кстати, чай, из пакетиков, конечно, но отличные сорта, и выбор приличный.
Песков сел напротив, привычным движением погрузил в столешницу экран с меню и играми, сказал что-то, наклонившись к микрофону, Лида не расслышала, разве что «два», а чего два – он вполне мог заказать и что-то такое, чего Лида не ела, в еде она была привередлива, мама ее в свое время приучила к определенным блюдам, так и повелось. Она, например, терпеть не могла любые супы, и если журналист заказал…
– Я знаю, вы не любите первое, – сказал Песков, улыбаясь и с удовольствием демонстрируя свою осведомленность, казавшуюся Лиде навязчивой и неуместной. – Поэтому я заказал мясо в горшочках.
– Откуда, – мрачно поинтересовалась Лида, – вы знаете, что я люблю, а чего – нет? Об этом тоже в Инете сказано?
– Тайна сия велика есть, – улыбнулся Песков. – Это неважно. В каждой профессии свои секреты…
К столику подъехал буксир-поднос, и возникший будто ниоткуда официант поставил перед Лидой вкусно пахнувший горшочек, накрытый вышитым полотенцем, несколько маленьких тарелочек с салатами и приправой и высокий хрустальный бокал, наполненный красным вином («Неужели он узнал даже, что я пью только сладкое?»).
– Приятного аппетита, – безразличным голосом произнес официант и удалился так быстро, будто был голограммой, а не живым человеком.
– Что вам еще известно? – неприязненно спросила Лида, не притрагиваясь к еде. Пескову пришлось самому открыть ее горшочек и выложить на тарелку немного мяса с поджаренным картофелем.
– Ничего больше, уверяю вас, – сказал он, коснулся пальцами своего бокала, но не стал поднимать его и тост произносить не стал, слава Богу. – Лида, я не собираюсь… понимаю, что есть личное… не знаю, что вы думаете о профессии журналиста… то есть, догадываюсь, конечно, но все не так… не совсем так… Я хочу сказать…
– Давайте, – сказала Лида, – сначала поедим, а потом, за кофе… вы заказали кофе?.. как это делают герои детективов, которые я терпеть не могу… вы зададите свои вопросы, я отвечу… если вопросы не будут слишком… ну, бесцеремонными… и разойдемся, хорошо? И пить не будем, нет у меня сейчас настроения.
– Хорошо, – согласился Песков и замолчал. Мясо оказалось замечательным, Лида другого и не ждала, она бы и вина выпила, но теперь это было бы неправильно, раз уж отказалась. Песков на нее не смотрел, то ли думал о своем, то ли готовил вопрос, столь же каверзный, сколь и невинный, не придерешься.
Кофейник оказался на столе, как только Лида положила вилку с ножом и осторожно коснулась губ салфеткой. Песков разлил кофе по чашечкам.
– Теперь можно? – спросил он.
Лида кивнула.
– Сергей Викторович… – сказал журналист. – Он и вас предупреждал, я прав? О чем-то таком, чего вы делать не должны. Или, наоборот, что вы непременно должны были сделать, хотя и не собирались. Случай со мной – не единственный?
Лида промолчала. Ей не хотелось рассказывать. Она не доверяла Пескову, несмотря на то, что он так хотел ей понравиться. Почему-то ей казалось, что она уже встречалась с Песковым когда-то при иных обстоятельствах. Когда? Где? Не вспомнить. Чего-то журналист не договаривал. При иных обстоятельствах Лида не удержалась бы – рассказала все. Господи, она так хотела хоть кому-то… устала держать это в себе, даже тетя Надя знала не больше десятой части, а о главном не догадывалась вовсе, хотя иногда ловила взгляды, которые Лида бросала на деда, и наверняка эти взгляды казались тете Наде… неадекватными или просто странными. Лида старалась сдерживаться, но не робот же она, не могла изображать любящую внучку постоянно, иногда срывалась, обычно в самые неожиданные моменты…
Как-то она начала рассказывать Земе, они были в лаборатории одни, эксперимент предстоял долгий, на всю ночь, с дедом осталась тетя Надя, Лида, хотя и беспокоилась, но все же и рада была – они сидели с Земой у компьютера, следили за движением трехмерных потоков, и ей захотелось рассказать, она уже и слова подобрала – чтобы без лишних эмоций, нейтрально… все-таки не сказала. Будто кто-то прикрыл ее рот теплой ладонью, похлопал по губам, как она сама себя хлопала в детстве, когда нужно было сохранить секрет, а он рвался наружу.
И уж совсем нелепо и не нужно доверяться журналисту.
– В прошлом году у вас в лаборатории произошла авария, – сказал Песков после долгого молчания. На Лиду он не смотрел, маленькими глотками пил кофе и отщипывал пальцами кусочки от круасана. – Что-то в реакторе не заладилось… Я в химии чайник, Лида, так что… Трое сотрудников попали в больницу, двое чуть не умерли, в топовые блоги это не попало, не такая уж сенсация, но информация сохранилась, конечно. А вы в тот день на работу не вышли. И я подумал…
Лида хотела спросить: «Откуда вы знаете?», но вместо этого произнесла:
– Если бы дед сказал, что именно случится, я обязательно…
– Да, – кивнул Песков. – Вы бы обязательно всех предупредили, вы бы добились остановки процесса в реакторе… В общем, сделали бы все, чтобы несчастье не случилось. Поэтому дед только сказал: «Не ходи завтра на работу».Да?
– Нет. Если бы он так сказал, я бы забеспокоилась. Дед попросил меня остаться с ним, потому что… ну, просто попросил остаться. Не словами. Мы сидели в гостиной, я ему читала, он любит, когда я читаю – не знаю, воспринимает ли хоть слово, но слушает, ему важен звук голоса… И он меня не отпускал. Я вставала, говорила «мне пора», а он на меня так смотрел… В это время позвонили с работы…
– Понимаю, – кивнул Песков. – Он старается не нарушать естественный ход событий? Не создавать парадоксов.
– Каких парадоксов? – удивилась Лида.
– Временных, – объяснил журналист. – Нельзя вмешиваться в ход времени. То, что случилось, – случилось. Если катастрофа произошла, то произошла. Можно изменить что-то в личной судьбе. Но не в процессе, о котором сохраняется историческая память.
Лида смотрела на Пескова, не очень понимая, к чему он ведет. События, процессы… Ах, вот что! Действительно, она на его месте, скорее всего, тоже об этом подумала бы.
– Вы решили, – насмешливо сказала она, – что дедушка может перемещаться во времени? В будущее? И оттуда…
– Это точно был голос Сергея Викторовича, не спорьте, пожалуйста. А номер так и не определили.
– Я не спорю. Только… Машины времени не существует.
– Конечно, – Песков не смог скрыть своего разочарования. Неужели Лида так и будет притворяться, будто ничего не понимает? «Машины времени не существует». Чтобы сказать такую банальность, не нужно быть физиком. Конечно, не существует. Аппарат, куда можно сесть, нажать пару кнопок, повернуть рычаг и оказаться в будущем или прошлом? Глупость, да.
– Послушайте, Лида, – Песков поставил на стол пустую чашку, кофе он допил залпом, плохой кофе, хотя еще минуту назад вкус был замечательным. Он бы сейчас выпил чего-нибудь покрепче. Но не под взглядом этой девушки, строящей из себя человека, ни сном, ни духом не представляющего… Собственно, почему нет? Почему бы мужчине не пропустить стопочку в присутствии дамы? Пусть думает что хочет, да она и так думает о нем неизвестно что… или – известно что. И он о ней тоже думает… известно что. И это мешает. Вот что плохо – оба они сейчас во власти стереотипов. Взаимных глупостей. Что он, на самом деле, знает об этой девушке с огромными зелеными глазами, упрямым подбородком и короткой мальчишеской стрижкой? А она что знает о нем, чтобы думать, будто он такой же, как (по ее мнению) все представители его профессии: настырный, прилипчивый, умеющий разговаривать, но не умеющий думать?.. Стереотипы.
– Я просто хочу понять, – Песков отодвинул свой стул от стола, ему показалось, что так, на расстоянии, они станут ближе друг к другу, будто вывороченный закон всемирного тяготения, придуманный лет двадцать назад ее дедом, действительно применим в потерявшем равновесие мире. – Моя профессия… При чем здесь моя профессия? Я клянусь вам… – слова прозвучали выспренне, Песков поморщился и сказал: – Ну, обещаю… Я ни строчки не напишу о нашем разговоре, ни строчки о вашем дедушке. Ни одно слово в эфир не пойдет.
Почему он так многословен? – подумала Лида. Если бы он просто пил свой кофе, молчал и смотрел на нее проницательным взглядом, если бы не говорил банальностей, если бы предложил все-таки выпить вина, сладкого, чтобы она расслабилась… Она бы рассказала, как все началось, и как она жила эти годы, она бы говорила и говорила, а он бы слушал, он умеет слушать, иначе какой он журналист?
Песков молча смотрел на нее, отодвинувшись от стола так далеко, что она видела его ладони, лежавшие на коленях, – он специально так сел, чтобы подчеркнуть свою беззащитность?
Не нужно было приходить.
– Давайте выпьем вина, – сказала она.
Песков улыбнулся.
– А я немного водки, хорошо?
Лида промолчала.
– Дедушка вышел на пенсию в шестьдесят пять, – начала Лида несколько минут спустя, ощутив, как загорелись от вина ее щеки. – Он не хотел уходить, но его ставку сократили, знаете, как это обычно делают, чтобы вынудить стариков уйти.
– Знаю, – кивнул Песков.

* * *
В сознании Лиды дед прочно ассоциировался с плетеным креслом, в котором сидел летом, и с огромным кожаным монстром, в которого он погружался зимой, срастаясь с ним, будто это не кресло было, а пришелец-симбионт, без которого дед существовать не мог, как не может рыбка-прилипала жить без своей хозяйки-акулы. Мама как-то сказала, Лида слышала сквозь не плотно прикрытую дверь: «Сергей Викторович не только на небе, но и в семье хочет устанавливать свои законы, но я этого не потерплю, слышишь?» Что ответил папа, Лида не расслышала, папа всегда говорил очень тихо, мама понимала его с полуслова, а многие просили повторить, и он повторял, но почему-то всякий раз иначе, порой даже с противоположным смыслом.
Дед сидел обычно в своей комнате и быстро перебирал пальцами перед экраном компьютера или задумчиво смотрел на им же нарисованные картинки и графики, Лиде совершенно не понятные. Когда Лида была маленькая, дед часто сажал ее рядом с собой на табуреточку и рассказывал, как все устроено во Вселенной, она ничего не понимала, кроме отдельных слов, но слушала внимательно, запоминала, и много лет спустя, когда от деда невозможно было уже услышать что-то более или менее связное, Лида вспомнила его рассказы, сложила мозаику по собственному разумению и решила, что на самом деле поняла, о чем рассуждал дед.
Он, в общем, был безобидным, часто вспоминал бабушку, рано ушедшую из жизни. Лида бабушку не помнила и почти не думала о ней, особенно после того, как погибли родители, и она осталась совсем одна на свете – то есть, был еще дед, конечно, но толку и помощи от него уже не было, наоборот, он сам нуждался в уходе, иначе выглядел бы, как Айртон на картинке из старого издания «Таинственного острова». Она была уже достаточно взрослой, чтобы выжить одной в этом мире, но все еще оставалась ребенком, для которого родители… Лучше не вспоминать об этом, потому что тогда вспоминалось и то, что вспоминать было нельзя, невозможно, иначе все рушилось, все ее представления, но как же не вспомнить, если нужно рассказать Пескову, иначе тот не поймет ничего, а может, он и так знает, что случилось с ее родителями?
– Я все знаю, – смущенно проговорил Песков, когда Лида замолчала, поднесла руки к лицу и застыла на середине какого-то предложения. Начала рассказывать так быстро, что Песков наклонился вперед, следя за движениями ее губ и боясь пропустить хоть слово, и вдруг замерла, вспомнив…
– То есть, не все, конечно, – отступил он и, не представляя, как вернуть девушку в реальный мир, налил в ее бокал вина из бутылки. – Я только… В общем, не нужно это рассказывать. И вспоминать не нужно. Я сожалею… То есть… Тут ведь все равно ничего словами… Извините.
– Да, – сказала Лида и выпила вино, будто воду из-под крана. – Конечно. Вы знаете. Все знают. Об этом тогда в новостях сообщали. Несчастный случай, такая трагедия…
– Не нужно…
– Хорошо. Спасибо. Просто… я их очень любила. А с родственниками по маминой линии у меня не заладилось, они…
– Не нужно…
– Да. Я о дедушке рассказываю, а не о себе, правда?
Конечно, рассказывала она о дедушке, но и о себе тоже, потому что после того, как они остались вдвоем, невозможно было рассказывать о дедушке, ничего не говоря о себе. И наоборот. У деда была приличная пенсия, и она смогла выкроить деньги, нанять сиделку, иначе ей пришлось бы или отдать деда в хостель, где он… трудно представить, что бы там происходило… или уйти с работы, а тогда она сама не выдержала бы и наложила на себя руки. Или на деда. Нет… что бы она о нем не думала… Никогда. Но все сложилось как нельзя лучше, если можно использовать слово «лучше» в ситуации, когда может быть только хуже – с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой…
Когда были живы родители… тогда только изредка происходили события, которые Лида объясняла совпадениями. Она училась в университете на химическом, у нее были подруги, сейчас об этом странно вспоминать, но ведь были, она ездила на вечеринки и дискотеки, встречалась с парнями, влюбилась в однокурсника, который был ей верен целых три месяца, а потом слинял. То есть, не слинял, конечно, они продолжали учиться в одной группе и даже здоровались при встрече, но все кончилось, а почему – Лида и сейчас не понимала, парни все немного с приветом, когда дело касается любви и секса, в книгах об этом много написано, а уж фильмы – посмотрите, как поступают мужчины, эти так называемые герои-любовники… Неважно. Она опять не о том. То есть, о том, конечно, потому что с Кости… его Костей звали, если это имеет какое-то значение… с Кости все и началось.
Дед тогда еще был вполне в сознании. С ним можно было поговорить – о науке точно, в своей науке он все понимал и мог спорить часами, на работу он уже не ездил, но с коллегами общался. Не лично, никто к нему не приезжал, вот странно, как ушел с работы – будто отрезало, даже по телефону не звонили, но в Интернете с кем-то из коллег дед какое-то время дискутировал, Лида точно знала.
Да, Костя, значит, приехал за ней, они собирались на концерт, в Лужниках выступала группа «Серые шинели», Лида уже собралась, надо было только надеть туфли, они стояли, естественно, там, где вся обувь – в ящике в прихожей. Должны были стоять, Лида видела их, когда вошел Костя, и она целовалась с ним в полумраке, чтобы не видели родители. Но пять минут спустя туфель на месте не оказалось, и это было так странно, что Лида даже не удивилась. Не удивляешься ведь, когда утром обнаруживаешь, что солнце не взошло. Не может быть, чтобы нарушились законы природы. Если нет солнца, значит, тучи, или часы показывают неправильное время, или ты еще не проснулась… Но туфли действительно исчезли. В поисках только дед не принимал участия, сидел перед компьютером и вырисовывал формулы, как художники рисуют портреты, одним быстрым росчерком.
На концерт она пошла в старых туфлях и, наверно, поэтому не получила никакого удовольствия. И на Костю сердилась, хотя он точно был ни при чем.
Туфли нашлись на следующий день – не утром, кстати, утром их все еще не было на месте, а потом, когда Лида вернулась с занятий. Стояли, как всегда, на своем месте в шкафчике, будто никуда не исчезали, и вчерашняя нервотрепка ей лишь привиделась.
Что-то в туфлях Лиде уже тогда не понравилось. Ощущение какое-то… Будто на обувь налипла грязь, хотя на самом деле на них не было ни пятнышка, да и откуда, вчера Лида почистила туфли, зная, что вечером надо будет надеть. Но ощущение… Будто обувь побывала в месте, не очень чистом, далеком… Они ведь действительно были где-то – вчера исчезли (четыре тому свидетеля), а сегодня появились.
И еще на одну особенность Лида обратила тогда внимание. Туфли жали. Чуть-чуть, но вчера они были точно по ноге, ни в одной паре Лиде не было так удобно, как в этой. Сегодня же…
Больше она эти туфли не надевала. Они так и стояли в передней, пылились, а иногда опять исчезали, но непременно появлялись опять – на следующий день или через неделю, а как-то отсутствовали месяц, это было много времени спустя, когда они остались уже вдвоем с дедом, и к ним приходила тетя Надя, Лида ее еще плохо знала и решила, что сиделка позарилась на красивую обувь, пылившуюся в тоске. Подумать такое о Надежде Федоровне было невозможно, но это Лида поняла не сразу.
Почему она не выбросила ненужную пару? Как же, выбрасывала, конечно. Два раза. Бросала в полиэтиленовый мешок и спускала в мусоропровод. В первый раз туфли вернулись через трое суток – час в час. Лида переобувалась и увидела… Господи, как она тогда перепугалась, боялась дотронуться… Туфли простояли еще месяца два, а потом Лида выбросила их еще раз, и они опять оказались на месте – почти сразу, часа не прошло.
Туфли, впрочем, Лиду уже не очень удивляли, потому что происходило всякое… И до, и после того, как мама с папой… Голоса, например. Кто-то громко разговаривал в гостиной, когда Лида была в своей комнате, она выходила посмотреть, но там никого не было. Слов понять не могла, и никто не мог, а слышали все, это не было галлюцинацией, точно не было.
Тетя Надя обнаружила как-то в кухне бесхозный заварочный чайник с остатками чая, имевшего странный, но приятный привкус. Минуту назад чайника на столе не было, она могла в этом поклясться и убежденно сказала Лиде, что в доме поселился полтергейст. Лида тоже подумывала о полтергейсте, но давно решила, что это не объяснение. Во-первых, полтергейст обычно двигает предметы, бросает мебель, нападает из-за угла, совершает разные шалости, но нигде не было сказано, что полтергейст способен производить предметы из ничего или заставлять их исчезать. Во-вторых, насколько могла понять Лида, чаще всего полтергейсты оказывались проделками самих жильцов, которые добивались на какое-то время популярности – чего, действительно, не сделаешь, лишь бы покрасоваться в передаче или новостной сводке. И, наконец, в-третьих, в полтергейст Лида просто не верила, и это обстоятельство было для нее определяющим – интуиции она доверяла больше, чем телевидению и комментариям так называемых специалистов.
Если не полтергейст, то что? Как-то ночью – Лида была в это время вдвоем с дедом – в спальне сам собой зажегся свет, Лида проснулась с ощущением, что она в комнате не одна, и со сна успела разглядеть сутулую фигуру, бормотавшую что-то себе под нос. Она не могла бы сказать даже, мужчина это был или женщина – но точно не привидение, потому что, во-первых, человек этот, неловко двинув рукой, уронил себе на ногу настольную лампу и произнес что-то похожее (но интонации, скорее) на ругательство. А во-вторых, в привидения Лида не верила так же, как в полтергейст. Фигура прошла к двери, не замечая (или не желая замечать), что Лида проснулась, и, следовательно, присутствие чужого обнаружено, сделала правой рукой жест, будто дотронулась до выключателя, и свет действительно погас, хотя выключатель находился не слева от двери, а справа. Дверь раскрылась и закрылась за гостем (гостьей?). Пока Лида приходила в себя, пока нашаривала ногами шлепанцы, набрасывала халатик… Выйдя из комнаты в коридор (может, она специально медлила, чтобы дать возможность гостю удалиться?), Лида никого не обнаружила. Заглянула к деду – старик спал, накрывшись одеялом до ушей, храпел, как обычно.
Таких случаев – исчезновения предметов, их возвращения, появления вещей, которых никогда в доме не было, странных звуков и много чего еще в подобном роде – Лида в последние годы могла насчитать сотни.
О том, что дед имел к происходившему в доме прямое отношение, Лида думала и раньше, а позапрошлой зимой убедилась. Было это в день рождения деда, 20 февраля. О собственном дне рождения дед не помнил. Когда Лида принесла ему пирог и, переборов себя, поцеловала в щеку, дед скользнул по кулинарному чуду равнодушным взглядом и отвернулся к компьютеру, что-то исправив пальцем в висевшей над столом сложной трехмерной формуле.
Лида поставила блюдо на стол и повернулась, чтобы выйти, но, бросив взгляд на деда, обнаружила кусок пирога в его руке – правой он что-то поправлял в формуле, а левой подносил ко рту кусок. Лида оглянулась – у нарезанного пирога действительно не хватало дольки, точно такой, какой угощался дед, но он точно не брал со стола ничего, не мог, физически не получилось бы, Лида стояла рядом, она могла поклясться, что дед не только руки не протягивал, но если бы протянул, то до пирога не дотянулся бы – ему нужно было встать, отодвинуть стул, пройти шагов пять, потом вернуться…
Лида стояла и смотрела на деда, а тот доел свой кусок, смахнул с подбородка крошки и обеими уже руками продолжил копаться в своей формуле, раздавливая, будто тараканов, одни символы и вставляя другие. И еще числа какие-то. Потом она медленно обернулась, чтобы убедиться… И убедилась, да так, что сердце замерло на мгновение, а потом забилось так сильно, что Лиде пришлось опуститься на стул: торт был целым. Нарезанным, да, она его так и принесла, но все дольки на месте, в том числе и та, что сейчас (на ее глазах!) была съедена.
«Дед, – сказала Лида, не надеясь на ответ, – как тебе пирог? Понравился?»
Дед мог слышать, мог не слышать, мог ответить, мог промолчать, мог сказать что-нибудь невпопад, любой из вариантов был равно вероятен, поскольку пребывал Сергей Викторович в своем мире, в своей внутренней пещере. Семейный врач из районной поликлиники Антон Павлович (не Чехов, слава Богу, фамилия его была Осколов, но доктор он был хороший) утверждал, что это не психическая болезнь и не Альцгеймер, лечить деда бессмысленно, живет себе, ну и пусть живет, можно назвать это своего рода аутизмом. Аутизм обычно проявляется в детском возрасте, но случаются исключения, вы согласны?
Лида была согласна. Аутизм, да. У деда действительно с каждым годом, с каждым месяцем ослабевала связь с реальностью – Лиде казалось, что, когда дед окончательно перестанет воспринимать окружающее, тогда он умрет, потому что забудет, что надо дышать, или сердце его забудет, что нужно биться…
«Дед, – повторила она просто для того, чтобы убедиться, что ее не слышат, – тебе пирог понравился? Вкусный».
Сергей Викторович оставил манипуляции с формулой, повернул кресло и посмотрел Лиде в глаза. Во взгляде были тоска и триумф, мольба и торжество, убежденность и неуверенность, противоположные эмоции были, как показалось Лиде, выражены так отчетливо, будто дед сказал словами все, что хотел. Не о пироге, конечно, пирог – мелочь, не стоившая внимания. Он хотел рассказать ей об устройстве мироздания, это его занимало, только это, а она не понимала, никто деда не понимал, что, впрочем, его мало беспокоило – он и на этот раз, бросив на Лиду взгляд, сказавший слишком много и ничего, повернул кресло и взмахом руки смахнул формулу в память компьютера.
Час спустя, когда Лида пришла, чтобы уложить деда в постель, он уже спал – он часто засыпал перед компьютером, не отдавая себе отчета в том, что надо раздеться, лечь в постель, а перед тем хорошо бы почистить зубы, умыться… Все это Лида проделала с дедом, не встречая с его стороны сопротивления, он вроде и спал, но делал все, что она просила: «Сними-ка свитер», и он стягивал свитер через голову, «Вот щетка с пастой, почисть зубы», и он аккуратно брал щетку в руку, тщательно чистил зубы, автоматически повторяя то, что делал много лет и к чему привык. Потом она говорила: «Иди в туалет», он шел, а она ждала за дверью. «Снимай брюки, ложись в постель, укройся»… Дед укрывался и сворачивался клубочком – он любил спать в этой позе. Когда он засыпал за компьютером или за столом, или в кресле, – да где угодно, он мог заснуть и стоя, как лошадь, – никаких поползновений принять позу зародыша не наблюдалось, но стоило деду оказаться в постели, и он сразу превращался в существо, еще не родившееся на свет.
Несколько крошек от пирога остались у деда на подбородке, и Лида смахнула их салфеткой.

* * *
– Мне кажется, со всеми происходит что-нибудь подобное, но мы не обращаем внимания… С вами бывало такое, когда исчезали предметы, которые только сейчас лежали перед глазами? А потом вы находили их в другом месте. Или наоборот – что-то появлялось, чего у вас раньше не было, и вы не знали, откуда это взялось.
– Конечно, – кивнул Песков. – Много раз. Собственно, это объяснимо. Я как-то делал репортаж… Вы знаете Скобелева? – неожиданно спросил он, будто решил изменить тему.
– Скобелева? Нет, кто это?
– Вы когда-нибудь интересовались теорией Многомирия?
– Вы хотите сказать, что это склейки? – покачала головой Лида. – Предмет из другой ветви Многомирия оказывается здесь, отсюда – в другой ветви…
– Точно излагаете, – улыбнулся Песков. – Значит, интересовались?
– Конечно, – кивнула Лида. – Дед этим занимался в институте. Космология в многомировой интерпретации. Не получается.
– Почему? – удивился Песков. – Очень даже…
– А этот ваш звонок? Тоже склейка? Вам звонил дед из другой вселенной? Но катастрофа произошла здесь, у нас.
– И я, как видите, остался жив. А в другой реальности, наверно, погиб, и ваш дедушка, который там…
– Решил спасти вас – если не в своем мире, то хотя бы в соседнем, так получается?
– Что-то в этом роде.
– Господи, – сказала Лида. – Как все это… Сидят два здравомыслящих человека, пьют вино…
– Водку тоже, – вставил Песков.
– …И рассуждают о вещах, совершенно фантастических. Ради Бога, – взмолилась она, – о чем мы говорим? Какие склейки? Вы сами понимаете, что это фантастика! В лучшем случае, теория, с которой даже физики не все согласны, мало ли теорий напридумывали?
– Да, – вздохнул Песков. – В науке или в литературе, или на шизанутых форумах вроде тех, где обсуждают полтергейсты… Там и не такое услышишь. А в реальной жизни все иначе, верно? В реальной жизни все подчиняется законам, которые мы учили в школе, и все этими законами объясняется, а если не объясняется, то, значит, мы что-то не так поняли или что-то не так увидели, и если хорошо разобраться, то все можно объяснить обычной физикой – и полтергейст, и летающие тарелки, и склейки эти, которые на самом деле просто выверты нашей памяти. Сами не помним, что куда кладем,а потом сами же пугаемся, и, вместо того, чтобы здраво себе сказать «я ошибся», придумываем фантастические объяснения. Да?
Лида кивнула.
– Как же вы объясняете, что с вами происходит? Это только дома случается? На работе – нет?
– На работе – нет, – повторила Лида. Если не обращать внимания на мелочи. А по большому счету… – Нет, – повторила она. – И здесь нет, мы сидим, разговариваем, разве происходит что-то такое, чего нельзя объяснить?
Песков посмотрел Лиде в глаза. «Да», – хотел сказать он. Происходит, но совсем не такое, что имело бы смысл объяснять.
– Нет, – улыбнулся он. – Здесь – нет. Но у меня есть диск с опознанием голоса. Ваш рассказ о туфлях, пироге… и что-то еще вы не рассказали. Не буду настаивать. Сойдемся на том, что в присутствии Сергея Викторовича происходят странные события. С этим вы согласны?
Лида промолчала.
– Расскажите мне еще о дедушке, – попросил Песков. – Какой он был раньше? Каково вам с ним сейчас? Я не прошу… ничего лишнего… только то, что сами захотите рассказать. Хотите еще вина, Лида? Или кофе? Или, может, круасаны, здесь очень вкусные, я закажу еще парочку, да?
– Закажите, – согласилась Лида.
Она не знала почему, но ей вдруг вспомнилось. Эпизоды, будто уже стершиеся из памяти. Ей казалось, что она забыла, и вдруг открылась дверь в пыльную кладовку, где никто много лет не бывал, вещи были навалены друг на друга и возникали в поле зрения без всякой системы, по собственному желанию. Все было так хорошо – и в ее жизни, и вообще… до того дня. Но о том дне она рассказывать не станет. Потому что… Нет.

* * *
Лида помнила, как сидела у деда на коленях, он кормил ее из ложечки, это была… каша какая-то? Суп?... Неважно, он что-то рассказывал, она смеялась, и еда (суп? каша?) проливалась ей на платье, дед сокрушался – передник забыли, ах, – а ей было смешно, и с едой ничего не получалось: как можно есть, когда полный рот смеха?
А ведь на самом-то деле, если вспомнить себя уже в более сознательном возрасте, ничего смешного дед никогда не рассказывал. Не то чтобы он был угрюмым человеком (хотя многие его таким считали), но о юморе у него было специфическое представление, перпендикулярное какое-то. Рассказанные им истории и то, что он называл анекдотами, имели признаки юмористических – неожиданный финал, например, или парадоксальность, – но, тем не менее, смешными могли показаться лишь очень ограниченному кругу людей. Наверно, и такие существовали в природе, но среди Лидиных знакомых они не водились, а своих дед в дом не приводил. Не приглашал никого даже на день рождения: справляли всегда вчетвером, если вообще справляли, дни рождения дед не любил и делал вид, что возраста своего не помнит. Ему напомнили, конечно, когда отправляли на пенсию. С тех пор он все время проводил в своей комнате или на даче, а после смерти Лидиных родителей жить на два дома стало обременительно, и они с дедом переехали на дачу окончательно, тем более, что от Косенкова до Лидиной фирмы было даже ближе, чем от городской квартиры, расположенной в престижном когда-то, но сейчас уже далеко не богатом районе.
В космологии, которой занимался дед, Лида ничего не понимала, но слышала, что деда считали автором новой теории тяготения, в которой сила тяжести зависела от расстояния между притягивающими телами каким-то странным образом, не таким, как учили в школе. Как-то Лида попыталась прочитать одну из его статей, картинка висела над столом, покачиваясь от легкого ветерка из раскрытого настежь окна: формулы, формулы… Из текста Лида запомнила только фразу: «Закон гравитации – такой же живой, как прочие основные физические законы: сохранения энергии, например. Он так же подчиняется критериям выживаемости и изменчивости, так же, как остальные законы, участвует в естественном отборе, и его простая квадратичная форма, наблюдаемая нами, является такой же мимикрией, как способность ящерицы иметь тот же цвет, как камень, на котором она проводит большую часть своей жизни».
Лиду заинтересовало необычное сравнение, но текст уходил в стол, надо было вытащить файл наружу, и она даже потянула за верхний край, но тут послышались в коридоре шаги, дед возвращался, и она, сама не зная почему, провела в воздухе ладонью знаком запоминания и закрытия, и, когда дед вошел, над столом возвышалась лишь пустая рамка, сквозь которую видна была висевшая на стене фотография галактики NGC 7763 – изумительная мохнатая спираль.
Лида долго потом в тот вечер размышляла над странными словами: что значит – закон выживания для законов природы? Или естественный отбор? Типа того, что когда-то существовали разные законы физики, но со временем одни взяли верх над другими, и остались лишь те, что сегодня изучают в школах? Если дед это утверждал и тогда, когда работал в институте, то понятно, почему начальство с таким удовольствием спровадило его на пенсию. Можно себе представить (Лида не могла, но представляла, как это себе представляли знатоки), что происходило бы с мирозданием, если бы в нем действовали разные законы природы, и один побеждал бы другой в борьбе за существование.
Спрашивать деда уже тогда было бессмысленно: он все дальше удалялся от реальности, отвечал только на самые простые вопросы, да и то обычно невпопад, Лиду иногда узнавал, чаще – нет, но требованиям ее подчинялся беспрекословно. В общежитии дед был прост, но в то же время далек, как буддистский монах, живущий в реальном мире, но думающий о вечном.
Когда папа с мамой… в общем, когда их не стало, Лида была не в себе и меньше всего хотела видеть деда, ничего не соображала от горя. На кладбище дед не поехал, из его института тоже никого не было, кроме молодого парня, который захотел увидеть деда, вошел к нему в комнату, сказал что-то соболезнующее, но дед не повернулся даже, никакой реакции, сидел, думал, рисовал взглядом в пространстве экрана длинные линии и формулы. Парень потоптался минуту и вышел.
Когда все разъехались, и Лида осталась с дедом одна, она говорить не могла, даже плакать, ничего не могла, только сидеть и тихо ненавидеть деда за то, что он… Она смотрела ему в затылок, дед неожиданно обернулся и сказал фразу, которую Лида запомнила:
– Этот закон природы не выживет. Значит, все вернется, что нам дорого. Все было, все будет, все временно и потому вечно.
Кивнул ей и возвратился к своим расчетам.
Врачи не признавали, что у деда Альцгеймер, хотя все окружающие полагали, что дело обстояло именно так. Дед все и всех постепенно забывал, почти перестал реагировать на внешние раздражители и никого не узнавал. Врачи, однако, утверждали, что у болезни Альцгеймера несколько иные симптомы, в случае с дедом правильнее говорить о прогрессирующем аутизме, хотя и это не точно, поскольку аутизм обычно проявляется в детском возрасте, да и симптомы, опять же, не полностью совпадали. Как бы то ни было, лекарства на деда не действовали, даже очень сильные генетические корректоры – и это удивляло врачей настолько, что они уже, как казалось Лиде, из спортивного интереса пробовали на старике самые современные средства с тем же нулевым результатом, будто химия его организма действительно подчинялась иным, чем у всех людей, законам природы. Кончилось тем, что Лида как-то не впустила в квартиру Антона Павловича, семейного врача. «Хватит, – сказала она, – дайте человеку дожить спокойно. Больше никакой медицины. Кончено».
Это было четыре года назад, и с тех пор ни один врач не переступил порога – да и повода не было: дед ничем не болел. Даже насморком. Зимние эпидемии гриппа обходили его стороной. Лиде казалось, что с возрастом дед становился в определенном смысле даже здоровее. Когда-нибудь он умрет, конечно, но умрет здоровым, и в его конкретном случае это не будет парадоксом.
Когда Лида наняла тетю Надю ухаживать за дедом в ее отсутствие, он воспринял это, как должное. Ему, похоже, было все равно – тетю Надю, как и Лиду, он если и воспринимал, то как предмет обстановки, отличавшийся от стола или компьютера только определенной свободой воли и невозможностью выключения. Почти все время дед или проводил за компьютером, выводя мысленно или пальцем в пространстве экрана замысловатые формулы. Из всех слов и выражений живого великорусского языка он в последнее время использовал в записи на экране только шесть фраз, оказавшись в несколько раз лапидарнее людоедки Эллочки: «вот!», «прелестно!», «бред собачий!», «следовательно», «конкретизировать!» и «все равно не поймут». Этими же выражениями он чаще всего пользовался и в устной речи. В устном его лексиконе были и другие фразы, но Лида их не понимала, они были больше похожи на лепет малыша. Она сама, судя по сохранившимся записям, болтала подобную чепуху, когда ей было чуть меньше двух лет.
Несколько раз Лида пересылала дедовские каракули его бывшим коллегам – может, в формулах было что-то полезное для современной науки? Одно время ей отвечал Игорь Колодан – когда дед уходил на пенсию, Колодан был аспирантом и к Чистякову относился с пиететом, полагая его идеи относительно квантовых законов Многомирия не столько безумными, сколько недоказуемыми. Колодан – Лида вспомнила – приезжал к ним, когда хоронили маму с папой, и дед не стал (да и мог ли?) с ним разговаривать.
Потом Колодан исчез, и примерно год Лида переписывалась с Ефремовым, восходящим светилом космологии. Ефремов время от времени звонил Лиде и говорил, тяжко вздыхая от необходимости сообщать неприятное:
«Да, я посмотрел… Что вам сказать… Сергей Викторович придумал странную теорию тяготения. В рамках этой теории он прав, спорить нечего. Но аксиоматика абсолютно… скажем так, некорректна. И совсем не связана с проблемой наблюдателя в Многомирии, хотя Сергей Викторович в последние годы пытался похожую связь описать. Не бывает такого в природе, понимаете, Лидия Александровна? Но даже это было давно, когда Сергей Викторович еще… э… понимал, а сейчас… Извините, это совершенно бессмысленная последовательность символов, формул, графиков… Вы понимаете…»
«Понимаю, – неизменно отвечала Лида, прерывая мучительные недоговорки Ефремова. – У психов своя вселенная в голове, непротиворечивая, но не имеющая отношения к реальности»…
«Я вовсе не хочу сказать…» – начинал возмущаться Ефремов, но делал это так вяло, что не могло остаться сомнений: сказать он хотел именно это.
«Ничего, – говорила Лида. – Вы не откажетесь еще посмотреть другие формулы? А вдруг…»
«Конечно! – с энтузиазмом восклицал Ефремов. – Безусловно! Присылайте, я всегда рад…»
Рад он был не всегда. Как-то Лида переслала ему порцию дедовских формул, ответа не получила и не стала больше беспокоить занятого человека. Все ей было понятно.
Однажды в ее спальне появилась шкатулка, сделанная, как потом оказалось, из слоновой кости. Маленькая шкатулочка, пустая, с потеками грязи, которую Лида смыла под краном. Никто шкатулку принести не мог, конечно, и тем более, оставить в Лидиной спальне, куда, кроме тети Нади, никто не входил.
В шкатулке Лида с тех пор хранила свои лучшие серьги – сначала проверяла каждое утро, на месте ли шкатулка и серьги на месте ли тоже, мало ли – предмет мог исчезнуть так же неожиданно, как появился. Но с тех пор прошло… сколько же?.. три года точно, и шкатулка никуда с места не сдвинулась, будто собака, нашедшая нового хозяина и не намеренная его покидать ни при каких обстоятельствах.
Тетя Надя пожаловалась как-то, что не смогла найти свою чашку, налила, мол, чаю, как она обычно это делала в одиннадцать часов, поставила на столик, отвернулась к шкафчику за сахарницей, а когда поднесла ложку к тому месту, где, естественно, ожидала увидеть чашку, то ее там не оказалось, «как корова языком слизнула», но и коровы в ближайших окрестностях не наблюдалось, «слизнуть» чашку никто не мог, но ведь пропала же… Навсегда, кстати, чему тетя Надя долго сокрушалась и каждый день, придя «на работу», первым делом заглядывала на кухню, внимательно смотрела на столике, в шкафчике и сушилке, разочарованно вздыхала и только после этой стандартной процедуры справлялась у Лиды о том, как дед провел ночь и в каком настроении пребывает.
Настроение деда имело, по мнению тети Нади, большое значение – если он был сердит, то у нее, как она утверждала, все валилось из рук, она забывала подать ему вовремя еду, не могла придумать ничего на ужин, весь день у нее прыгало давление, несмотря на батальон наноботов, следивших за состоянием ее организма, – процедуру вкачивания тетя Надя прошла, когда однажды выиграла три миллиона в телевизионной игре, надо было назвать десять авторов, написавших одноименные произведения на тему российских достижений в освоении космоса, и тетя Надя сделала всего одну ошибку – никто не ответил лучше. Почти весь выигрыш она потратила на медицину – ботов проглотила и генкоррекцию провела, так что от рака груди, по крайней мере, была теперь застрахована, и от гипертонии тоже, и от инсульта, и еще от чего-то, неважно – если тебе это не грозит, то какая разница, как это называется? Но когда дед сидел в саду под липой и бурчал себе под нос с видом крайнего недовольства, у тети Нади давление все равно подпрыгивало, и наноботы не помогали, приходилось глотать старый, давно просроченный раунатин – помогало, что странно.
Лида не смогла обнаружить зависимости между приступами меланхолии у деда и скачками давления у тети Нади, как не получилось у нее и связать дедово настроение с появлениями и исчезновениями предметов. Знала она, конечно, о такой вещи, как склейки, поскольку и дед в своих работах «склеивал» законы физики из разных ветвей Многомирия, создавая «закон естественного отбора законов природы».
Объяснение не хуже прочих, но Лиду оно не устраивало. Было в этой идее что-то неэстетичное, напоминавшее кражу, будто невидимый вор пробирался к тебе в квартиру и творил что хотел. Мироздание не может быть устроено вопреки десяти заповедям, а заповедь «не укради» – одна из главных. Разве не так?

* * *
– Ничего себе заявление! – не удержался от восклицания Песков.
– Что? – очнулась Лида от воспоминаний и поднесла ко рту пустую чашку, в последний момент обнаружив, что пить нечего.
– Вы действительно думаете, что природа устроена по христианским заповедям? – спросил Песков. – Извините, что спрашиваю… Мне показалось, что вы в Бога не верите.
– Не верю, – убежденно произнесла Лида. – Можно еще кофе? Черного двойного, без сахара.
Песков поиграл пальцами перед дисплеем, сделал заказ и спросил, продолжая начатую фразу:
– Как же тогда…
– Долго объяснять, – Лида приняла с подноса чашку на красивом, с цветочками, блюдце. Она жалела о том, что сказала, все равно не поймет и мало ли что о ней подумает, да вот уже и подумал. – Как-нибудь потом.
– А кроме появления и исчезновения предметов… – осторожно начал Песков, – что-то еще происходило… странное, я имею в виду.
– Ничего, – сказала Лида.
– Получается, что Сергей Викторович, сам того не понимая, возможно…
– Дед в здравом уме!
– Я не спорю! – всплеснул руками Песков. – В здравом, конечно. Хочу сказать, что он умеет заставлять одни предметы исчезать, а другие…
– При чем здесь дед?
– Послушайте, Лида… Невозможно не сложить два и два. Если – то.
– Это разные вещи, – упрямо сказала Лида.
– И тот звонок тоже?
– Дед вам не звонил.
– Удивительный вы человек, Лида, – сказал Песков, помолчав. – Рассказываете странное… И отвергаете то, что можно считать доказанным.
– Я жалею, что пришла, – Лида допила кофе и поднялась. – Да, жалею. Вы мой рассказ записали, конечно? И у меня нет права потребовать, чтобы вы уничтожили запись?
Песков тоже встал.
– Лида, – сказал он, – я не собираюсь…
– Все вы такие. Спрашиваете, жалеете… а на самом деле вам все равно. Вы не знаете, как я живу, как дед… Вам любопытно. Если вы что-нибудь опубликуете, я подам на вас в суд!
– Лида, послушайте…
Лида шла по залу, не оборачиваясь, Песков поспешил следом. Глупо оборвался разговор, что он сказал не так? Или сделал?
У Лиды затренькал телефон, и Песков поравнялся с ней, когда она слушала, что ей говорили. Слов он не разобрал, изображение было направленным, и видела говорившего только Лида, но что-то в ее изменившемся лице заставило Пескова подойти и взять девушку под руку, почему-то он решил, что сейчас это правильно.
– Что? – спросил он, когда Лида произнесла коротко: «Еду».
– Дед, – сказала Лида. – Он пропал.
– В каком смысле? – не понял Песков.
– Вы поедете со мной? – спросила Лида. – Я… мне страшно.
– Конечно!

* * *
Журналист поднял в воздух авиетку, не дождавшись, когда Лида пристегнется. Она возилась с ремнем, пока не включилась автоматика, и ремень захлестнулся, больно ударив Лиду по пальцам. До дачи лететь минут двадцать, прикинул Песков, и если там что-то случилось, нужно заранее вызвать «скорую».
Они пролетели над первой веткой окружной трассы, когда Лида сказала:
– Это тетя Надя звонила.
– Я понял, – кивнул Песков, глядя перед собой.
– Она принесла дедушке сок, а его в кресле не оказалось.
– Ну… Он мог встать, выйти куда-то.
– Его нет в саду.
– Мог пойти в дом. Извините, в туалет…
– О чем вы? В доме его нет. Его нигде нет. И следов тоже.
– Следов? – не понял журналист, но Лида не стала объяснять.
Песков хотел опустить машину, как утром, в торце подъездной дороги, но Лида показала пальцем на круглую полянку за домом у забора и сама набрала шифр на опознавателе. Охранная навигационная система пропустила их и навела на центр посадочного листа. Песков подумал: зачем Лида приобрела довольно дорогую аппаратуру, если, по ее же словам, гости к ним не только не залетали, но и пешком не приходили. Спросить он не успел – к машине бежала Надежда Федоровна.
Кресло стояло в саду чуть в стороне от того места, где Песков видел его утром. Ничего здесь не изменилось за это время: так же нависала огромным зонтом раскидистая липа, так же чуть поодаль распластались кусты сирени, солнце припекало – обычная дачная идиллия. Кресло было пустым, и Лида бросилась к деревьям, росшим у ограды, будто дед мог играть в прятки. Обежав сад и никого не найдя, Лида побежала в дом, и Песков услышал, как она хлопает дверьми, что-то падало, гремело и почему-то взвизгивало.
– Надо, наверно, вызвать милицию? – сказала Надежда Федоровна.
– Да, – кивнул журналист. – Только они не приедут, мне кажется. Должны пройти сутки. Вдруг человек сам ушел куда-то? Старый, память не та…
– О чем вы говорите? – вскинулась Надежда Федоровна. – Куда он мог уйти, если ворота закрыты? Через забор? В его-то годы? Сами попробуйте! И еще…
Она показала на кресло:
– Вы что, не видите?
– Чего не вижу? – удивился Песков и замолчал, потому что действительно увидел и мысленно обругал себя за то, что сразу не обратил внимания на несообразность, которая, как ему теперь казалось, бросалась в глаза. Кресло стояло посреди островка мокрой земли, политой вращающимися струями поливальной системы. Кресло стояло, как постамент, с которого сбежал памятник, и вокруг не было ни единого следа – а ведь на мокрой почве все должно было отпечататься, да и само кресло кто-то передвинул, а где следы? Ничего.
– Ну, – сказала тетя Надя. – Теперь видите?
– Да, – сказал Песков и сделал шаг, но тетя Надя удержала его за локоть.
– Не надо, – сказала она. – Это улика, верно?
Какая улика? – хотел спросить он. Кого и в чем могло уличить отсутствие следов? Загадка, да. Но – улика?
Из дома вышла Лида, и Песков поразился выражению ее лица. Страх? Было бы естественно, если страх. Недоумение? Нет, скорее странное, необъяснимое выражение удовлетворения, смытое, как только Лида увидела Пескова, выражением страха, показавшегося журналисту наигранным и неестественным.
Что это было?
– Я проверила сигнализацию, – пробормотала Лида и покачнулась, Песков поддержал ее. – Никто не выходил…
– Я же говорила, – пробормотала тетя Надя.
– Кресло… Почему вы его переставили? Туда поливалка достает, дед мог промокнуть.
– Я ничего не передвигала, – возмутилась тетя Надя.
– Лида, – показал Песков, – видите? Следов нет. А земля действительно мокрая.
– Пойдем в дом, – сказала Лида безжизненным голосом.

* * *
Они сидели в гостиной, у окна, выходившего в сад, отсюда видно было одинокое пустое кресло, стоявшее теперь на солнцепеке.
– Когда вы в последний раз видели Сергея Викторовича? – спросил Песков у тети Нади.
– В четверть двенадцатого. Принесла ему пирожок с мясом, он всегда ест пирожок в начале первого.
– Кресло стояло под липой?
– Господи, сколько раз повторять? Сергей Викторович всегда там сидит, когда погода хорошая, а если плохая – то у себя, где компьютер. Я помню, оглянулась, он как раз пирожок ел.
– А когда вернулись, то…
– Нет! Что вы, право, как следователь! Я была на кухне и увидела в окно. Под липой пусто, а кресло вот – и никого. Я поставила на стол поднос и побежала. Близко подходить не стала – не дура, увидела, что следов нет, подумала, что милиция захочет…
– Вы сразу подумали о милиции?
– А о чем я должна была подумать, если человек исчез на моих глазах?
– Все-таки не на ваших, вы не видели…
– Не придирайтесь к словам!
– Пожалуйста, – прошептала Лида. – Не ссорьтесь. Что делать будем?
– Звонить в милицию, – сказала тетя Надя. – А пока самим искать. Не мог он уйти далеко.
– Как будем искать? – поинтересовался Песков. – С кресла Сергей Викторович не вставал, иначе остался бы след.
«Прилетел вдруг волшебник в голубом вертолете…» Странные ассоциации лезут в голову. Искать, да. Где? И как?
– Давайте обойдем участок снаружи, – предложил Песков. – Ничего другого в голову не приходит, хотя я не думаю, что…
Он предпочел бы сейчас посидеть и хорошо подумать, сопоставить факты, сложить, вычесть… И вообще: надо Лиде сказать, наконец. Господи, как глупо получилось, что он не сказал сразу… Теперь уже поздно. Или нет? Сказать? Что-то странное с Лидой происходит, чего-то и она, похоже, недоговаривает…
Участок Чистяковых одной стеной выходил на подъездную дорогу, справа примыкал к другому такому же участку, только стена там была более высокая, и, даже подпрыгнув, Песков не сумел заглянуть внутрь.
– Кто там живет? – спросил он.
– Доронины, – ответила Лида, разглядывая не забор, а землю под ним. – Академик Доронин, знаете?
– Какой академии? – уточнил Песков.
– Информатизации, кажется. Или систем информации.
– Совершенно разные вещи, – пробормотал журналист. – Как астрология и астрономия.
– Какая разница, кто живет? По-вашему, дед мог через этот забор…
– Нет, – с сожалением признал Песков. – Давайте посмотрим с той стороны.
Слева от участка Чистяковых была детская площадка – песочница, пластиковая крепость с горкой, несколько качелей, скамейки для мамочек. И никого.
– Утром здесь играли, – сказала Надежда Федоровна. – Я слышала голоса, и девочка какая-то визжала. А потом ушли, солнце стало припекать.
– Если кто-то был, – сказала Лида, – то мог видеть…
– Что? – удивился Песков. – Как Сергей Викторович перелезал через забор? Здесь не очень высоко, я бы смог, но он – вряд ли. Или я ошибаюсь?
– Нет, – сказала Лида. – Дед никогда спортом не занимался. Он бы и подтянуться не смог, не то что… Особенно сейчас.
Они обогнули забор – позади участка за покрытым сорняками полем начиналась лесопарковая зона с дорожками, скамейками, за деревьями наверняка были концертные площадки, корты, все, что нужно для хорошего отдыха. На одной из скамеек сидели спиной к полю две женщины.
– Это, кажется, Листьевы из восемнадцатого, – сказала Лида. – Мать и дочь. И еще внучка должна быть – наверно, играет неподалеку, отсюда не видно.
Через несколько минут выяснилось, что Сергея Викторовича («Конечно, мы его знаем, его здесь все знают!») не видели ни мать, ни дочь, ни даже внучка, девочка лет пяти, очень смышленая и все, как утверждала мама, подмечающая.
– Сегодня – нет, – сказала старшая, на вид ей было лет сорок, но на самом деле наверняка больше, по очень гладкому лицу женщины Песков определил, что она год-два назад подсадила нанокорректоры, дорогое удовольствие, значит, в деньгах Листьевы, по крайней мере, не нуждались. – А вчера я Сергея Викторовича видела, да. У почты.
– Вчера? – одновременно воскликнули Лида и тетя Надя.
– У почты? Когда? – спросила Лида.
– Не могло такого быть, – твердо заявила Надежда Федоровна.
– Как же – не могло! – возмутилась Листьева-старшая. – Я своими глазами! Не первый год здесь живу! Сергей Викторович стоял у входа, что-то говорил… я еще подумала, что он по телефону, потому что слушал вроде бы, а потом отвечал. Я поздоровалась, но он не обратил внимания.
– Когда это было? – переспросила Лида.
– Часа в четыре, под вечер.
– Чепуха, – отрезала тетя Надежда Федоровна. – В четыре Сергей Викторович пил в саду чай. Я всегда в это время ему чай с гренками приношу. И вообще чепуха – он, естественно, весь день провел в кресле. Какая почта? О чем вы говорите?
– Хотите сказать, что я вру? – Листьева-старшая поднялась и встала перед тетей Надей, глядя исподлобья.
– Не могло этого быть!
– Пойдем, – Песков взял Лиду и Надежду Федоровну под руки и повел прочь. Продолжение разговора было бесперспективным, а информацию надо бы проверить.
– Где у вас почта? – спросил Песков.
– Вперед по улице Герцена, – объяснила Лида. – Если вдоль леса идти, то минут через пять выйдем.
Почта оказалась одноэтажным строением, стандартным, в городе такие на каждом большом перекрестке. Обычный автомат, откуда можно послать бандероль или посылку в любую точку Земли и Освоенного Космоса, поменять валюту, купить чипы для телефона. Спросить о Чистякове было не у кого, разве только проверить информацию в камере слежения, но для этого надо обратиться в отделение милиции, объяснить ситуацию… Не сейчас.
– Так можно всю жизнь ходить, – пробормотала Лида. – Никого мы здесь не найдем.
– Вернемся, – решил Песков, – и спокойно обсудим.

* * *
Он насыпал в чашку две ложечки коричневого сахара, размешал, он бы и лимон положил, любил с лимоном, но лимона на столе не было, а спрашивать Песков не хотел. Не стеснялся, другое у него было ощущение, которое он сам себе не мог ни описать, ни объяснить.
– Почему ты не хочешь звонить в милицию? – раздраженно спросила Надежда Федоровна.
Лида покачала головой.
– Нет… Не знаю почему. Я так чувствую.
– Вы лучше вот что скажите, – Песков смотрел на Лиду, но обращался скорее к Надежде Федоровне. – Вы смотрели в комнатах. Может, что-то появилось, чего прежде не было? Что-то, наоборот, исчезло?
Лида обвела взглядом полки и шкафчики, подошла к сушилке, открыла дверцу духового шкафа.
– Нет здесь ничего, – сказала Надежда Федоровна. – Если бы что-то изменилось, я бы заметила.
– Посмотрим в других комнатах, – предложил Песков. – И в саду.
– Ничего нет, глупости какие, – бормотала Надежда Федоровна, открывая дверцы шкафов, перекладывая белье, заглядывая под столы и перебирая диски и флешки, разбросанные в кабинете в видимом беспорядке. – И здесь ничего…
Следы они нашли в узком коридорчике, который вел из прихожей в кладовку, куда Лида заглядывала в последний раз недели две назад, когда искала молоток, чтобы вбить выпавший из стены гвоздь, на котором висела в кабинете картина с изображением теплого летнего дня в русской деревне. Картина была неизвестного автора, купили ее еще мама с папой, было это… давно, да.
Первым в коридорчик заглянул Песков, он не знал, что, собственно, искать – откуда ему было знать, что в этом доме было раньше, что появилось, что исчезло, вещи ему ничего не говорили, это были просто вещи, он пытался понять их, дотрагивался пальцами до книг в кабинете, настоящие бумажные книги, такие сейчас мало кто держит дома, разве что подарочные издания или отпечатанные по индивидуальному заказу, а эти были старыми, начала века, по книгам можно было сделать далеко идущие выводы о характере самого Чистякова и о том, чем он занимался до того, как… Разве есть что-то более интимное, чем книги? Еще записи на флешках, но их-то невооруженным взглядом не разглядишь, а книги – вот они, обложки выставили. «Неоднозначное мироздание», «Человек и квантовый мир», «Вселенная, которой нет», «Структура реальности». Знакомо. И это тоже: «Инфляционные и гиперинфляционные модели», хорошая книга, но устаревшая, вряд ли Чистяков ее перечитывал, по корешку видно…
– Лида, – сказал Песков, наклонившись, – посмотрите. Это не вы оставили?
Лида вошла в коридорчик и посмотрела из-за плеча журналиста. На чистом дощатом полу отпечатались следы грязной обуви. Раз, два… Восемь довольно четких отпечатков, грязные обводы, вода, похоже, высохла, грязь затвердела. Обувь мужская. Размер небольшой – тридцать девятый, скорее всего.
– Господи, – пробормотала Лида.
– У вас есть туфли Сергея Викторовича? – спросил Песков. – Нужно сравнить.
Лида вышла в прихожую и вернулась, принеся правую туфлю, старую, поношенную, но чистую, блестевшую даже.
– Это еще что? – удивилась Надежда Федоровна, заглянув в коридорчик. – Послушайте! Я здесь утром подметала!
– Точно? – спросил Песков. – Именно сегодня?
– Сегодня!
– Ну вот, – удовлетворенно сказал Песков. – Между прочим, ведут следы в стену. Надо бы с той стороны посмотреть. Что там?
– Моя спальня, – прошептала Лида.
– Я там смотрела, – сказала тетя Надя. – За стенкой Лидочкина кровать, под нее, правда, я не заглядывала, но на полу ничего…
– А ведь это классика, – улыбнулся Песков и дотронулся до Лидиного локтя, она отдернула руку, улыбка показалась ей сейчас неуместной, она подумала, что на самом деле журналист попросту испугался – не так он улыбался еще недавно, угощая ее в кафе. – Тут вам и исчезновение человека, можно сказать, из запертой комнаты, и следы, ведущие ниоткуда в никуда, предметы появляются ниоткуда и пропадают. Мистика… Только настоящего привидения не хватает. Слава Богу, здесь не Англия, нормальная подмосковная дача, а не средневековый замок, так что обойдется без привидений, и это…
Он не договорил. Надежда Федоровна вскрикнула и толкнула Лиду, девушка пошатнулась и упала бы на Пескова, но уперлась рукой в стену и обернулась…
Призрак уже уходил – медленно шел к противоположной стене коридорчика, в полумраке видно было плохо, хотя привидение, как и положено, светилось, оно было серым, дрожало, то ли от холода, хотя день был очень теплым, то ли из-за каких-то физических причин, свойственных потустороннему миру, но не действовавших в обычной реальности. Секунды через две призрак погрузил в стену сначала вытянутые вперед руки, потом вошел целиком и исчез с тихим, но отчетливым треском, будто порвался кусок плотной ткани. Песков, стоявший дальше всех, почти ничего не увидел за спинами Лиды и Надежды Федоровны, но ему почудился странный запах. Сначала он решил, что это запах ладана, – чем еще могут пахнуть настоящие привидения? – но почти сразу вспомнил: это был легкий запах озона.
– Накаркали, – пробормотала Лида.
Песков прошел мимо женщин и прикоснулся ладонью к той части стены, куда вошел призрак. Показалось ему, или на самом деле стена здесь была теплее? Могло и показаться, он не стал бы сейчас доверять своим ощущениям.
– Там, – спросил он, – с той стороны… что?
– Ничего, – помотала головой Лида. – Сад. Дорожка к воротам. Вы… мы по ней пришли.
Песков открыл входную дверь (свет снаружи проник в прихожую, будто вода сквозь пробоину в корпусе пролилась в трюм корабля) и вышел в сад. Солнце, склоняясь к закату, лежало на облачной подушке над кронами деревьев. Ничего здесь не было такого, что могло принадлежать миру призраков.
– Помогите, – попросила Лида, когда Песков вернулся в прихожую. – Тете Наде плохо.
Надежда Федоровна сидела за кухонным столиком, подперев руками голову, и тихо стонала.
– У вас есть что-нибудь выпить? Водка? Коньяк? – спросил журналист.
– Вам? – не удержалась от иронии Лида.
– Мне потом, – отмахнулся Песков.
– Если у нее сердечный приступ…
– Нет у нее приступа, – отрезал Песков. – Можете мне поверить. Испуг – да. А вы не испугались?
Лида достала из холодильника початую бутылку «Смирнова» («Для компрессов держу», – пробормотала она), и Песков налил немного в чашку. Поставил перед Надеждой Федоровной, и она выпила одним глотком. Себе журналист налил в ту же чашку чуть побольше и тоже выпил. Вопросительно посмотрел на Лиду, наливать не стал и опустился на табурет рядом с тетей Надей, которая смотрела теперь вполне осмысленно и о чем-то напряженно думала.
Лида села у противоположного края стола.
– Кто это был? – подала голос Надежда Федоровна и добавила: – Налейте еще водки, Игорь. И… в холодильнике салат, Лида, достань, пожалуйста.
– Кто-нибудь, – сказал Песков, когда овощной салат был разложен по тарелочкам, а остатки водки разлиты по стопочкам, которые Лида достала с верхней полки кухонного шкафчика, – кто-нибудь может сказать, как выглядел этот… это… Я стоял далеко, увидел только свечение и неопределенный контур.
– Это точно не был дед, – сказала Лида. – Дед выше. И у этого… на голове было что-то вроде шляпы. И, по-моему… – Лида задумалась, вспоминая. – Да, мне кажется, это была женщина. На ней было платье… Мне так показалось.
– Женщина, – подтвердила Надежда Федоровна. – Платье я тоже видела. А шляпы не было. Высокая прическа.
– Вы даже прическу разглядели? – удивился Песков.
– Так он… она была от меня, как вы сейчас.
– Странно, – добавила Лида. – Такое ощущение… Вроде это было только серое свечение, без деталей… И в то же время я вспоминаю даже фасон платья: приталенное, с широким подолом, высокий воротник. Я видела только сзади, но мне почему-то кажется, что глубокое декольте… высокая шея, а шляпа… может, действительно прическа.
– Иными словами, – резюмировал Песков, – это не мог быть Сергей Викторович.
– Надо звонить в милицию, – упрямо сказала тетя Надя.
– И что сообщить? – поинтересовался Песков. Лида звонить в милицию не хотела, это он понял. – Про исчезновения предметов тоже? Следы в коридоре? Призрак? И то, что Сергея Викторовича видели в поселке? И то, что в саду нет следов – на это они и сами в первую очередь обратят внимание… Я с розыскниками работал как-то довольно плотно, делал репортаж. Вас даже не дослушают до конца, вот что.
– Обязаны!
– Конечно. Услышав начало рассказа, переведут на запись, протокол сразу пришлют на ваш телефон – это займет минуту. А дальше – процедура. До завтра – до полудня, если точно, – никто не пошевелится, только кодар, это система, которая ведет автоматический поиск в милицейских сводках по кодовым словам. Кодар систематизирует информацию и, скорее всего, ничего не обнаружит. Подключится дежурный, который свалит дело на участкового, тот придет, запишет, что свидетели, они же подозреваемые, ведут себя неадекватно, и будет он вас опрашивать и допрашивать…
– Господи, – пробормотала Надежда Федоровна, – какие-то ужасы рассказываете.
– Ужасы? – Песков взмахнул рукой и едва не уронил со стола чашку, к счастью, почти пустую, успел подхватить, Лида забрала чашку у журналиста и переставила на дальний край стола. – Нормальная работа. Знаете, сколько людей пропадает в Москве? Двадцать-тридцать в обычные дни, а в выходные до полусотни доходит. Половину даже не ищут – это или одинокие, о которых сообщают соседи, или гастарбайтеры, или, вроде Сергея Викторовича, старики, о которых психиатр дает заключение, что они якобы неадекватны, непредсказуемы и вообще…
– Что вы предлагаете, я не пойму, – взволновалась Надежда Федоровна. – Сидеть и ждать? Глянем, а он в кресле, будто и не вставал…
– Вполне возможный вариант, но рассчитывать на него не стоит, конечно. Будем пока действовать сами… сообразно обстоятельствам. Завтра, если ничего не изменится, позвоним в милицию. Согласны, Лида?
Лида кивнула.
– Мне нужно дома быть не позднее восьми, – сообщила Надежда Федоровна. – Муж ночью работает, он в ночном клубе охранник, ты знаешь, Лида, я не могу дочку одну на ночь оставить.
– И не нужно, – уверил ее Песков. – Мы справимся. Сколько вашей дочке?
– Седьмой. Поздняя она у нас. Осенью в школу.
– Поезжайте, тетя Надя, – сказала Лида. – Чем вы тут поможете?
«Только под ногами путаетесь…» – хотел добавить Песков.
– Я провожу вас, – предложила Лида. – До трассы, – бросила она Пескову. – Сейчас вернусь.
– Извините, Лида, – начал Песков, – можно я пока покурю? Так долго не курил, что… Голова плохо соображает. Я открою окно, хорошо?
Лида кивнула.
Песков раскрыл настежь окно, выглянул в сад, не ожидая, конечно, увидеть сидевшего в кресле деда, от сухого тепла с запахом чего-то горелого запершило в горле. Песков закурил и несколько минут с наслаждением выпускал в окно дым, глядя на стоявшее посреди полянки кресло и пытаясь представить, каким образом человек мог сбежать, не оставив следов. В детективах, которые Песков любил читать, не современных поделках, которые почему-то называют детективами, а в настоящих, у Карра, например, или у Квина, или, тем более, у леди Агаты, преступники порой исчезают и при более изощренных обстоятельствах. У Карра было что-то похожее – тело (слава Богу, здесь нет тела и, надо надеяться, не будет!) посреди баскетбольной площадки, и никаких следов вокруг, на песке. Как смог убийца подойти к жертве, а потом скрыться? Очень просто: подполз на большом картонном листе. Все просто, когда объясняют. Здесь бы кто объяснил. Прежде всего: в чем смысл? В детективных историях всегда есть смысл, мотив – без мотивов преступлений не бывает. То есть, в жизни бывают, конечно, сплошь и рядом, это самые популярные преступления, но и самые примитивные, мотива в них нет, да, но зато все остальное – как, где – будто на ладони.
Песков докурил сигарету и поискал взглядом пепельницу – на кухне не было ничего похожего, журналист был уверен, что и в гостиной пепельницы не найдет, в этом доме никогда не курили.
Песков выбросил сигарету в мусоросборник под кухонной раковиной, выглянул в окно – Лида о чем-то разговаривала с Надеждой Федоровной, женщины стояли в открытой калитке, никак не могли расстаться. Журналист быстро прошел в коридор, открыл дверь комнаты деда, остановился на пороге, осмотрелся. Кровать у правой стены, застланная красивым темным покрывалом, слева компьютерный стол. «Интель» с голографическим интерактивным дисплеем. Кроме кровати и компьютера, в комнате был еще встроенный платяной шкаф слева от входной двери, журнальный столик у окна и картина на стене над кроватью. Стереоскопический постер: в провале космоса светилась яркая туманность, похожая на покореженный тор, и в центре – голубая звездочка, от которой, если приглядеться, исходил ощутимый жар. Впечатление было таким, будто туманность медленно вращалась вокруг звезды, разноцветные нити появлялись и исчезали. Довольно дорогая штука – трехмерные постеры, изображения небесных тел стоили не меньше сотни евро.
С другой стороны, обставлена была комната бедно, даже кровать старая, без подкачивающих устройств. Журнальный столик вообще рухлядь, такие можно найти на свалке.
Окно выходило не в сад, а в сторону подъездной дороги. Песков видел: Надежда Федоровна, поцеловав Лиду в щеку, скрылась за оградой, Лида постояла немного, глядя вслед, и направилась к дому. Когда Лида вошла, Песков стоял в кухне и задумчиво смотрел в сад.
– Обсудим? – сказал он. – Что-то действительно нужно делать. И у меня такое ощущение, Лида, что вы знаете больше, чем говорите.
– Конечно, – просто сказала Лида. – Странно было бы… И что?
– Это может помочь…
– Найти деда? Вряд ли.
– Но вы понимаете, что это связано с его работой, с его личностью? Бессмысленно бегать вокруг, рассматривать следы, которых нет. Надо связать все, что происходило, потому что происходило это не просто так. Наверно, прежде всего нужно в компьютере разобраться, в том, что делал Сергей Викторович.
Лида покачала головой:
– Я не смогу включить. Компьютер этот, как собака, признавшая хозяина. Только его и никого больше. Я как-то пробовала, как вы говорите, разобраться. Дед был в саду, я попыталась набрать простые команды, но комп меня не слушался. И на мышку не реагировал. На голос – подавно. Он только деда воспринимал. Его ладони, тепло, взгляд…
– Понятно, – протянул Песков. – Вы хотите сказать, что, если мы захотим выяснить, над чем Сергей Викторович работал…
– Не получится. Ни у кого не получится. Это квантовое кодирование, его невозможно расколоть.
– Да, – пробормотал Песков, – знаю. Жаль. Мы могли бы сразу разобраться в этой тайне.
Собственные слова показались журналисту выспренними, он терпеть не мог высокопарные речи и был уверен, что Лиде они тоже неприятны.
– Значит, – быстро сказал он, – придется действовать по старинке. Дедуктивным методом. Проблема запертой комнаты. Следы. Мотив. Способ.
– Хотите есть? – спросила Лида. – Я приготовлю, я всегда в это время… Дед обычно ужинает в шесть, сейчас уже половина шестого…
– Вы думаете, – усмехнулся Песков, – он появится, когда мы сядем за стол? Ох, извините, – добавил он, увидев, как изменилось лицо Лиды, – я не хотел…
– Ничего, – пробормотала она. – Вы что будете? Могу сделать бифштекс или котлеты.
– Все равно, Лида. Можно просто сосиски сварить.
– Значит, бифштекс, – заключила Лида. – Дед очень любит… И знаете что? Идите в гостиную, там телевизор и книги, не люблю, когда мне мешают на кухне.
– Я не…
– Идите, идите. И курить можете.
– Там нет пепельницы.
– Возьмите блюдце.
Песков взял блюдце и пошел в гостиную. Подошел к окну, раскрыл, закурил, облокотившись о подоконник. В саду вопили цикады, а может, это были лягушки – или инопланетные существа. Почему нет? После того, что здесь сегодня происходило… И не только сегодня, судя по рассказу Лиды. Положив зажженную сигарету на подоконник, Песков прошел к тумбочке, выдвинул верхний ящик, там лежали залитые в пластик документы на электронные приборы: вверху гарантийный талон на телевизор трехмерного изображения «Тошиба», под ним сертификат и гарантия на холодильник, памятка пользователя электронной системой безопасности жилища… Песков быстро перебрал не нужные ему документы, под которыми обнаружил стопку салфеток, обычных, многоразовых, шестнадцать рублей пачка. В нижнем ящичке оказались кабели с подключателями, старье, все это вышло из употребления, зачем хранить ненужный хлам? Для деда? Но Чистякову наверняка все равно, что как к чему подключается. Скорее всего, он и не знает о том, что кабели исчезли несколько лет назад с появлением электроприборов нового поколения. Странно. Впрочем, сам Песков хранил у себя в прихожей на антресолях кипы бумажных годовых подписок старых астрономических журналов. Все это можно было найти в сети и прочитать, но вот хотелось же ему время от времени ощутить пальцами листы бумаги, понюхать затхлый запах, поглядеть графики на пожелтевших страницах, почитать, вспомнить…
Песков отошел к окну, протянул руку за оставленной сигаретой и не обнаружил ее там, куда положил несколько минут назад. Упала? Не могла, подоконник широкий, а сигарета лежала на самой середине. И ветра не было, чтобы сдул. Спокойный вечер, солнце садилось за деревья, уже не слепило, красный диск выглядывал из-за крон. Цикады или, может, лягушки, или, если дать волю фантазии, инопланетные твари, умолкли, будто по команде – впрочем, может, они всегда так встречали заход солнца: в торжественном молчании?
Песков перегнулся через подоконник и посмотрел на землю под окном. Щебень, песок – видно, что здесь хорошо подмели. И в комнате на полу, естественно, сигареты тоже не оказалось. Будто кто-то подошел – снаружи, конечно, в комнате Песков был один, в этом он мог быть уверен, – взял лежавшую на подоконнике сигарету и тихо пошел прочь. Но тогда оставил бы следы. Или на щебне с песком следов не видно? Посмотреть бы поближе… Песков достал из кармана горошину монокуляра, прилепил над левой бровью, наклонился. Земля приблизилась, стала видна каждая песчинка, каждый камешек. Песков присмотрелся, сейчас он мог бы разглядеть и кусочек пепла, если бы… Песок, щебень, вот муравей пополз, быстро-быстро убежал из поля зрения, потащив на себе тоненькую длинную – втрое длиннее самого себя – веточку.
– Что вы там увидели? – спросила Лида, и Песков резко выпрямился. Отлепил монокуляр, будто глаз протер.
– Да вот, – пробормотал он. – Сигарета упала. Я тут стоял, курил, уронил сигарету в сад, но там ее – поглядите сами – не оказалось. Странно, да?
– Закатилась, отсюда не видно, – равнодушно сказала Лида.
Она сама не верила тому, что говорила.
– Пойдемте, ужин на столе.
Бифштекс оказался изумительным, и соус был таким, какой Песков любил, готовить он не умел и ел, что придется, но знал, конечно, в столице места, где готовили бесподобно, во всяком случае, по его вкусу. Недалеко от дома было два таких заведения, куда он ходил обычно ужинать, как-то даже попробовал и завтракать, но быстро оставил эту привычку: куда приятнее посидеть на собственной кухне, посмотреть новости, выпить кофейник, выкурить сигарету, съесть бутерброд… Все это можно и в кафе, но туда еще идти надо, а прежде одеться и домой уже не возвращаться, сразу на работу.
– О чем вы думаете? – спросила Лида. Она, похоже, и не ела вовсе, вилка в ее руке почти не двигалась.
– Что? – очнулся Песков. – Нет, я… Очень вкусно, Лида, очень. Спасибо.
– Выпить хотите?
– Нет, – отказался Песков. – Вы… Как вы тут одна на ночь останетесь?
– Ничего, – невпопад ответила Лида, помолчав.
– Может, отвезти вас… у вас, наверно, есть подруга или…
– Вы же знаете, что нет, – Лида внимательно посмотрела Пескову в глаза. – Никто за все время не позвонил, – неожиданно сказала она. – Ни мне, ни вам. Странно, правда? Мне – ладно, мне вообще звонят редко, но вам почему…
– Я выключил телефон, – признался Песков. – Не хотел, чтобы мешали. Можно?
Лида пожала плечами, журналист достал аппарат, прочитал «14 непринятых звонков, 8 сообщений». Трижды звонили из отдела новостей, Лена, наверно, можно представить, как шеф сейчас злится, пять звонков от приятелей, обойдутся, два звонка от Светы, это действительно нехорошо, но он и сейчас не хотел с ней говорить, потому что… не хотел, и все. Четыре звонка от неизвестных абонентов, наверняка реклама. Сообщения… Все от Светы, ладно, посмотрю потом, и так понятно. Песков выключил аппарат и бросил в карман.
– Лида, – тихо сказал он, – послушайте, я на вашей стороне, правда. Я не говорю, что вы сами… ну, принимали в этом участие. Но вы что-то знаете, я прав? Во всяком случае, у вас есть предположения… Ответы.
– Давайте посмотрим в саду еще раз, – прервала Лида. Движения ее стали суетливыми, будто она услышала что-то или увидела, и нужно было немедленно проверить догадку.
Большая лампа горела только над дверью и освещала квадрат, в котором ничего не изменилось с тех пор, когда Песков разглядывал сад из окна гостиной. Гравиевая дорожка, куст сирени, газончик с травой, по которой точно никто не ходил, по крайней мере, несколько часов. Лида направилась к полянке, где стояло кресло. Здесь было темно, сквозь кроны деревьев пробивался тусклый отблеск огней близкого поселка, в этом неверном свете почти неразличимые деревья и кусты казались театральными декорациями. Песков споткнулся – на ровном месте, – тихо выругался, инстинктивно протянул вперед руки и ухватился за рукав Лидиного платья.
– Простите, – пробормотал он.
– Сейчас включится свет, – Лида осторожно высвободилась. – Стойте где стоите.
Медленно, как в театре после окончания спектакля, поляна осветилась – светился, похоже, сам воздух, фонарей Песков не видел, их точно не было, но становилось светлее, будто в воздухе висели миллионы светлячков, в глазах зарябило, и почему-то Пескову показалось, что он сейчас потеряет равновесие.
– Световоды? – догадался он. – Я видел такое освещение у Корпалева, это банкир, знаете? Мы там сюжет снимали. Дорогая штука.
– Это не световоды, – сказала Лида, возникнув перед Песковым, как давешний призрак, свет обволакивал девушку, отсутствие теней делало ее фигуру бесплотной, а выражение лица – потусторонним, будто это была мраморная статуя. – Откуда у нас такие деньги?
– Тогда что же?
– Понятия не имею, – призналась Лида. – Однажды, несколько месяцев назад, был март, кажется, довольно холодно, дед засиделся здесь, я пыталась увести его в дом, а он сопротивлялся… как ребенок, знаете, руки вырывал, вцепился в подлокотники… я его тут оставила, а потом завозилась на кухне, мы с тетей Надей говорили о чем-то… в общем, когда я вспомнила, что дед еще в саду, стало темно, мы с тетей Надей взяли фонарик и пошли, я себя так ругала… Увидели свет, здесь было, как сейчас. Я спросила деда, но от него же ответа не добьешься. Смотрел, будто ничего не понимал. Но замерз, наверно, свет холодный… Мы повели деда домой, и он пошел охотно, но на вопрос так и не ответил. А свет загорается сам… когда захочет. Иногда загорается, иногда нет.
– Вы не пробовали…
– Определить, что светится? Конечно. Светится воздух, причем только в пределах поляны, а вверх – до верхушки липы. Я брала пробы, делала анализ в лаборатории. Обычный воздух, никаких люминофоров или, может, светляков, бактерий… ничего. Нанороботов тоже нет.
– Как это возможно? – продолжал недоумевать Песков.
– Не знаю, – сказала Лида.
Песков опустился на колени около кресла, стоявшего там, где его оставили днем, земля успела высохнуть, и новые следы на сухом гравии не отпечатались бы. Песков внимательно осмотрел сидение, подлокотники – он сам не понимал, зачем это делает. Какие тут могли появиться следы? Днем все было осмотрено, а если он что-то пропустил, то обнаружить это смог бы только эксперт.
– Что вы хотите найти, Лида? – спросил он. – Вы не просто так сюда пришли. Дождались темноты, а потом… Ждали, когда зажжется этот свет? Думали, при таком освещении… Что?
– Да, – сказала Лида, – я надеялась…
– Что-то должно было измениться вечером? Что?
Песков говорил убедительно – во всяком случае, так ему казалось, Лида стояла, облитая светом, как светлой краской, скрывшей естественные цвета ее платья.
– Пойдем в дом, – сказала она потухшим голосом, – я ошиблась.
Лида заперла дверь, наложила цепочку, произнесла тихо несколько слов, видимо, код, и Песков подумал, что теперь без ее разрешения он этот дом покинуть не сможет, разве через какое-нибудь окно, если только и окна не были закодированы.
На кухне горела под потолком люминесцентная лампа, Песков сел к столику, Лида, будто не произошло ничего необычного, включила чайник, поставила чашки, возникла странная атмосфера домашнего уюта и, в то же время, взаимного недоверия. Ему было хорошо сидеть, ждать, когда Лида нальет чай и поставят кекс, нарезанный толстыми ломтями. И было тревожно, хотелось что-то делать. Время было еще не позднее – половина девятого. Дома его никто не ждал, к Светке он ехать не собирался, хотя, судя по звонкам, она намеревалась все-таки мириться. Он хотел остаться здесь и – странное дело – не столько для того, чтобы разобраться в мистике этого дома, сколько потому, что понимал: если уйдет, Лиде будет плохо. По ней не скажешь, держится она отлично, и, если немного отвлечься, можно даже подумать, что ничего с ее дедом не случилось, да и вообще появление в доме призрака и свет этот странный на поляне, и вообще все, что сегодня происходило, – события для нее довольно рутинные, не стоившие особенного внимания. Но, оставшись одна, она долго будет стоять в прихожей, прижав к щекам ладони уже знакомым Пескову жестом, а потом, сдерживая слезы, пойдет к себе в комнату, запрется на ключ, и окна прикроет шторами, ляжет и будет тихо плакать и бояться, страх не даст ей уснуть, страх тем более беспричинный, что она наверняка знает, что случилось, наверняка все себе представляет, и именно это знание заставит ее, да уже и сейчас заставляет, смертельно бояться – за деда ли только, или за себя тоже?
Лида поставила перед Песковым чашку и села напротив, положив локти на стол и прижав ладони к щекам.
– Лида, – Песков отодвинул чашку, чтобы ненароком, жестикулируя, не задеть и не смахнуть на пол. – Давайте, наконец, серьезно. То есть… Ну, вы прекрасно понимаете. Вы же знаете, что происходит.
Лида кивнула.
– Нет, – сказала она.
Песков растерянно потер пальцами виски.
– Так да или нет?
– А вы? – неожиданно спросила Лида. – Ваша фамилия не Песков, верно? Зовут Игорь, да. Я вспомнила. Мне сразу показалось ваше лицо знакомым, где-то я вас видела. Вы не журналист, зачем вам это…
– Журналист, Лида, – вздохнул Песков. – Могу показать корочки.
– Ах, оставьте, – махнула рукой Лида, напомнив Пескову сцену из старого фильма, где революционный моряк, пришедший с бандой таких же революционных экспроприаторов крушить имущество в купеческой усадьбе, сует под нос владелице поместья, купчихе, похожей на кустодиевскую (и совсем нисколько – на Лиду, почему этот образ пришел ему в голову?), революционный мандат, а она, даже не посмотрев, презрительно отворачивается и машет рукой, будто назойливую муху отгоняет: «Ах, оставьте…»
– Колодан, – сказала она, бросив быстрый взгляд на Пескова и отвернувшись. – Я вспомнила, наконец. Вы были у нас. Два раза. Может, чаще. Дед отмечал день рождения, это было незадолго до его ухода на пенсию, ему исполнилось шестьдесят пять, он терпеть не мог юбилеи, суету, в институте хотели устроить что-то… тогда к нему еще хорошо относились… то есть, я так думала. Не знаю, что он сказал коллегам, у меня своих проблем хватало, я не интересовалась… В общем, собрались дома, в городе еще, конечно, человек… не помню… двадцать, наверно. Мама два торта испекла, свечи были… И вы. Вспомнила. Колодан. Верно?
Песков вздохнул. Надо было самому… Ладно.
– Да, – кивнул он.
– А потом вы приходили на похороны. И дед с вами не захотел говорить. Почему вы… Зачем этот маскарад?
– Я действительно журналист, – сказал Игорь. – Четыре года работаю в «Городе». Из института ушел, когда… Это отдельная история, Лида, вряд ли вам интересно.
– Расскажите, – потребовала Лида. – Или уходите.
– Хорошо… Я учился у вашего дедушки, он нам читал спецкурс по квантовой теории Мультиверса. Потом работал в той же лаборатории, где он, у Ефремова. Сергей Викторович всегда был таким… отстраненным, что ли. Один. Есть такая категория научных работников среди теоретиков, да и то лишь в некоторых областях. В теорфизике, скажем. В математике. В космологии. Сейчас в науке одному не очень комфортно. Но это от характера зависит, от внутреннего состояния. Если такой человек, интраверт, занимается политикой или экспериментальной наукой, или работает в технике, где один действительно в поле не воин, то… нет, я бы не хотел оказаться на его месте, это стресс, постоянный отказ от себя… лучше уйти сразу. А в космологии можно. Я к тому, что Сергей Викторович был на своем месте, и ему, по большому счету, было все равно, что думали о нем коллеги – не только о нем лично, это его и вовсе не интересовало, а о его работах. Когда он выступал на семинарах… если бы было возможно, он бы и на семинары не ходил. Ему было достаточно обсудить работу с одним-двумя… А я тогда очень интересовался инфляционными моделями и пузырящимися вселенными, квантовыми эффектами в гравитации. Сергей Викторович предложил мне совсем другую тему диссертации – как с помощью квантовой теории тяготения описать ветвления в Многомирии. И еще была очень перспективная идея зарядовой симметрии, никто, кроме Чистякова, этим не занимался. Все говорили, что это пустая трата времени, потому что… видите ли, квантовая гравитация делает модели такими сложными, что… а если учитывать другие квантовые эффекты, вроде зарядовой симметрии, то вообще с места не сдвинешься. Как не сдвинется с места лошадь, на которую навьючили тонны две. Упадет и сдохнет под тяжестью поклажи. Вот и тут так. Знаете, Лида, меня именно это вдохновило: полная, вроде бы, невозможность получить решение на тогдашнем, да и сегодняшнем тоже, уровне физики и математики. Понимаете, Лида?
Лида кивнула.
– Я не понимаю, – сказала она. – Почему вы сразу не сказали? У вас раньше борода была, да? Я помню.
– Можно я еще закурю?
Лида кивнула.
«Господи, – подумал Игорь, – как много лишнего вокруг такого простого… Можно все сказать в двух словах. И никто не поймет, даже я сам сейчас не смогу понять, почему поступил именно так. А если все логически… тогда и не объяснить толком…»
Закурив, он отошел к приоткрытому окну, но из сада тянуло холодным уже ветерком, и дым рассеивался в воздухе комнаты, Игорь сделал несколько торопливых затяжек, не почувствовал даже вкуса сигареты, притушил ее в блюдце и вернулся к столу.
– Как-то все сошлось шесть лет назад, – начал Игорь. – Я был женат, мне казалось, – удачно. По любви, мы с Наташей учились вместе в школе, потом встречались, но… Почему не поженились сразу? Сейчас я думаю, что эта медлительность уже должна была показать, что ничего из нашего брака не получится… Детей не было – не знаю почему, в таких случаях говорят «Бог не дал». Наташа работала… и сейчас тоже… в «Гиперникеле», она, как вы, химик по образованию… Впрочем, это не интересно.
– Нет, почему же… – вяло возразила Лида.
– Не интересно, – повторил Игорь. – Четыре года назад мы развелись. И примерно тогда же открылось интерактивное агентство «Город», набирали журналистов, телевизионщиков… Я написал для них материал о Многомирии, не о том, о чем обычно пишут, мол, интересная теория, но скорее фантастическая, философская… Я как раз тогда закончил статью… научную, не популярную… о том, что темная материя как раз и есть связующее звено между разными вселенными, Многомирие ведь разное, Лида, ваш дед занимался эвереттовским многомирием, а я – инфляционным, это разные направления в физике, но в природе есть единый Мультиверс, который содержит все эти виды миров… Это я потом понял для себя, а прежде мне очень не нравилось направление, в котором работал Чистяков – он развивал математические модели, очень сложные… Простите, я увлекся. Короче, статья им понравилась, и я подумал… В науке у меня тогда ничего не получалось. Статьи выходили, но никакого резонанса… Индекс цитируемости почти нулевой. Никто со мной не спорил. На семинарах – ни одного вопроса. Знаете, как это действует на психику? Рассказываешь, по твоему мнению, интереснейшие вещи, очень важные. Никто не возражает. Послушали, встали и ушли. Или: «Следующий докладчик, пожалуйста»… Как об стенку. И никакого движения – сверстники становились старшими научными, двое выбились в завлабы, а я как был младшим… И я ушел – может, если бы у меня было больше времени на раздумья, я бы отказался, но мне позвонил редактор из раздела научных новостей «Города» и предложил… На работу надо было выходить чуть ли на следующий день, решать пришлось быстро, аргументов было два: моя обида на коллег и желание попробовать в жизни новое. Месяца не прошло, как ушла Наташа. Думал: все порву, начну с чистого листа. Была только одна причина… Нет, и это не было причиной, я не собирался бросать… Я потом скажу, о чем речь. Так я стал научным журналистом. В «Городе» у меня все пошло, как по маслу, – оказывается, я умел писать популярно о таких вещах, в которых даже сам поначалу не очень-то разбирался. Вдруг выясняется, что ты умеешь делать нечто, чего раньше не делал. Вы видели какие-нибудь мои материалы, Лида?
Лида пожала плечами:
– Может быть. Не обращала внимания. Вообще-то… не помню, чтобы видела ваше лицо в телевизоре. Узнала бы.
– И не могли видеть. Я делаю обзоры, сам в кадр стараюсь не попадать.
– А фамилия? Вы…
– Почему Песков? Это девичья фамилия матери. Мой прадед был журналистом, очень известным в свое время. Я решил: если уж рвать с прошлым, то…
– Понятно, – протянула Лида.
– Лида, – сказал Игорь неожиданно севшим голосом. Он хотел сказать, что не собирался ее обманывать, и не думал даже, пришел, как журналист, да, он и был журналистом, не мог представиться иначе, ему позарез нужно было увидеть Чистякова, попробовать… хотя бы попробовать сказать ему пару слов, чтобы он услышал, понял… Когда увидел Сергея Викторовича, то сразу собирался рассказать о том, что его волновало на самом деле, чем он жил эти годы, для того и пригласил Лиду в кафе, он видел ее настороженность, недоверие, надо было сначала сломать лед в отношениях, а получилось иначе, но это не его вина…
– Лида, – повторил Игорь и потянулся к ней через стол, взял ее ладонь, и она не отняла пальцы, возникло мгновенное замешательство, оба будто не представляли, как поступить, и продолжали сидеть, глядя друг другу в глаза. Пожалуйста, – просил Игорь, – дай мне досказать, я не хочу оставлять тебя сегодня одну в этой пустой квартире, где каждую минуту может случиться все, что угодно, ты боишься, позволь мне остаться…
– Игорь, – сказала Лида, – вы хорошо объясняете, но совсем не то.
– Не то? – растерялся Колодан.
– Нет, – Лида забрала из его рук свою. – Нет, нет, нет…
Она повторяла «нет» на разные лады, прижимая ладони к щекам.
– А… что же? – растерянно произнес Колодан. – Как…
– Нет, – повторила Лида и, приподнявшись, посмотрела в окно. В саду было темно, деревья загораживали полнеба, и звезд тоже не было видно, темнота казалась не настоящей, будто кто-то заклеил окно снаружи темной бумагой или набросил покрывало. Если на поляне что-то и происходило, то увидеть отсюда было невозможно.
– Вам пора, – сказала Лида. – Спасибо за все.
Игорь поднялся и, стараясь не встречаться с Лидой взглядом, пошел в прихожую. Лида шла следом.
– Спасибо за все, – повторила она.
– Утром, – сказал Колодан, – если Сергей Викторович не объявится, позвоните в милицию. Даже если вы знаете, что происходит на самом деле, все равно позвоните, потому что… ну, потом, если что, они от вас не отстанут, вы понимаете – человек пропал, а вы не сообщили, могут быть неприятности. Там даже могут подумать…
Что могут подумать в милиции, он и сам не знал, а потому замолчал посреди фразы, ощутив вдруг, что атмосфера опять изменилась, какая-то тяжесть в голове, нельзя уходить, что он делает, как он может оставить Лиду одну, да ведь он и не собирался, почему же…
– Да, конечно, – сказала Лида. – Спокойной ночи.
Она не протянула ему руки, открыла перед ним дверь, и Колодан отступил в темноту, дверь захлопнулась.
В саду было тихо. Даже птицы не пели, вот что странно. И темно. Небо было затянуто тучами, красноватыми, отражавшими огни то ли близкого поселка, то ли далекого города. Где дорожка к воротам? Должна быть здесь – от двери прямо. Колодан осторожно сделал шаг, не представляя, в каком направлении идти. Он шагнул еще раз и, как ему показалось, окончательно потерял ориентиры. Темно-багровое небо выглядело не отражением земных огней, а зловещей горячей крышкой, отделившей землю от раскаленного космоса.
Он достал телефон: кнопочки привычно засветились в темноте, он направил рассеянный луч вниз, не предполагая, что увидит, но увидел, конечно, гравий, а вот и край дорожки, все в порядке, какая же чушь приходит в голову. Дорожка вела к воротам, странно, что Лида не пошла его проводить, даже за порог не вышла – не захотела или побоялась?
Он шел по дорожке, освещая путь телефоном, как тусклым фонариком. Панель погасла, он приложил аппарат ко лбу, и неяркий свет вспыхнул опять. Он осветил дорожку и пошел вперед. До ворот, он это помнил, было шагов десять. Идти прямо, не ошибешься. Он шел и шел, шаги начал считать, как ему показалось, минуты через три, досчитал до двадцати и остановился. Что-то не так… Сбился? Господи, что за мрачная тишина вокруг, как в звукоизолированной комнате, он даже собственных шагов не слышал, что странно, гравий должен был скрипеть под ногами, и даже если бы это был асфальт, все равно, он в ботинках, а не в тапочках, почему же…
Уши заложило, как в самолете при резкой смене давления. С чего бы?
– Лида! – позвал Игорь, ощущая, что слышит свой голос только потому, что звук распространяется по костям черепа, а снаружи было молчание и пустота.
Он повернулся и пошел обратно, свет становился все более тусклым, батарейка садилась…
Он поднес аппарат к губам и вызвал номер редакции. Кто-нибудь там… Сегодня дежурит Лена Ковалева, что ей сказать? Пришли группу, есть классный материал? Скажу, как есть, заблудился в трех деревьях, спасите…
Экран осветился, но изображения не было – только заставка и текст «вызов принят». Замигала красная линия поверх белого фона, вспыхнули слова «батарея разряжена».
И все погасло. Черт, – подумал Игорь, – такого быть не может. Даже после предупреждения батареи обычно хватает на полчаса разговора. Что же…
Темнота. Тишина. Мрак. Безмолвие. Только небо по-прежнему светилось, будто тучи были подсвечены пламенем пожара.
– Лида! – крикнул Игорь, не думая уже о том, как глупо может выглядеть. – Лида, пожалуйста! Вы слышите меня?
Он сунул бесполезный телефон в карман и пошел, осторожно нащупывая дорогу ногами, боялся наткнуться на что-нибудь и упасть, но ничего не происходило, неожиданно он услышал скрип гравия и еще какой-то звук, знакомый, но сейчас совершенно не узнаваемый. Что же… Господи, конечно, – квакнула лягушка. И еще. Лягушки завопили со всех сторон, он ускорил шаг, темная громада межзвездного лайнера надвинулась на него, закрывая небо, он протянул руку, дотронулся до теплой стены, провел ладонью и обнаружил кнопку звонка. В глубине дома заиграла неожиданно громкая музыка – марш из «Аиды». Такой звонок кого угодно с постели поднимет.
Дверь распахнулась. В прихожей горел свет – не тусклый, как недавно, яркая лампа под потолком, и контур Лиды выглядел изображением ангела, какими их рисовали на старинных иконах – ореол вокруг головы светился, как настоящий нимб.
– Господи! – сказала Лида. – Вы… откуда?
Вопрос показался Игорю странным, и он не стал отвечать сразу, ему непременно нужно было войти в свет, уйти от темноты и безмолвия.
– Простите, – сказал он, не узнав собственного голоса, – я… заблудился.
Он думал, что Лида рассмеется. Как еще она могла реагировать на заявление гостя –действительно, пройти десять шагов по прямой, и вот тебе калитка, и дальше тоже никуда сворачивать не надо, машина стоит на видном месте, видном даже в полном мраке, потому что, если по прямой…
– Только не смейтесь, – сказал он.
Лида посторонилась и пропустила Игоря в прихожую, он ушел от темноты, как в детстве сбегал из собственной спальни, где, когда выключали свет, заводились страшные звери, шебуршавшие, хныкавшие, чего-то от него хотевшие, мама говорила «ну вот, ты опять, а ведь большой мальчик», какой он был большой, три года…
В гостиной было включено потолочное освещение, теней не было, и потому все выглядело призрачным и прозрачным, продолжением уличного кошмара. Игорь дернулся, чуть не упал на вошедшую следом Лиду, ухватил ее за локоть, сразу же и выпустил:
– Простите…
– Как вы здесь оказались? – с любопытством спросила Лида, указав Игорю на короткий диванчик. А может, диван был обычным, но при таком освещении укорачивались не только тени, сами предметы тоже, будто мебель не стояла на месте, а летела куда-то со скоростью, близкой к скорости света?
И вопрос тоже показался странным – чего-то он не понимал, и, прежде, чем ответить, опустился на предложенное ему место. Диванчик действительно оказался коротким, для Лиды и места не осталось, она придвинула стул и села перед ним, внимательная, настороженная, ожидавшая от него чего-то, он не понимал – чего и смутился еще больше.
– Ну… – сказал он, – у вас там так темно… Ни зги. Должно быть, я свернул… И батарейка кончилась в телефоне. Хотел осветить дорогу… Даже позвонить не мог.
– Не могли позвонить, – повторила Лида, кивнув и внимательно глядя Игорю в глаза, будто пыталась разобраться, говорит он правду или врет напропалую, но если так – то зачем? – Вы минуту назад звонили мне из дома, сказали, что доехали нормально, был небольшой затор на Масловке, спросили, как я…
– Что? – не понял Игорь. – Я звонил?
Лида достала из кармашка телефон, поднесла к губам:
– Последний входящий.
Она бросила аппарат Игорю на колени, он поймал телефон, и в это время файл раскрылся, перед его глазами возникла обстановка комнаты, которую он не сразу узнал, потому что редко видел ее в таком ракурсе, и лицо мужчины не сразу узнал тоже – не привык смотреть на себя со стороны.
«Добрый вечер, Лида, – сказал Колодан на экране, глядя в глаза Колодану, сидевшему на диване. – Я доехал нормально, как видите. А вы там как? Все в порядке?»
«Да, конечно, – он услышал голос Лиды и увидел в правом нижнем углу экрана маленькое изображение. – Без проблем доехали?»
«Да, – кивнул Колодан Колодану. – Небольшой затор был на Масловке, но там всегда… Так вы…»
«Все нормально, – уверенно сказала Лида, – спокойной ночи. Созвонимся утром, хорошо?»
«Обязательно, – с энтузиазмом согласился экранный Игорь. – Я вам позвоню в восемь, нормально?»
«Нормально».
Изображение свернулось и затолкало себя в телефон. Игорь продолжал смотреть на то место в пространстве, где только что видел себя и угол платяного шкафа в собственной гостиной.
– Как я… – слов он не находил и начинал одну и ту же фразу несколько раз. – Как я… Этот звонок… Только что…
– Только что, – произнесла Лида с раздражением. – Дайте телефон, я вам покажу.
Забрав аппарат, она сказала:
– Последний входящий звонок, техническая информация.
– Время начала разговора: двадцать три часа семнадцать минут, – сказал женский голос. – Продолжительность: одна минута шесть секунд. Входящий номер…
Это был его номер. Впервые после того, как он покинул дом и Лида закрыла за ним дверь, Игорь посмотрел на часы – он был уверен, что прошло минут десять, не сомневался в этом, как не мог сомневаться в собственной вменяемости и в том, что солнце взойдет завтра в положенное время. Часы показывали 23.23. Быть этого, конечно, не могло, потому что ушел он от Лиды в начале десятого.
– Что скажете? – спросила Лида. – Убедились?
В чем он должен был убедиться? В раздвоении собственной личности? В голову ему пришла странная идея, и он сказал Лиде:
– Позвоните мне, хорошо? Если я сейчас здесь…
– А где же? – удивилась Лида.
– Не знаю. Позвоните.
Лида кивнула. Она не стала произносить номер вслух, да и не запомнила его, конечно, сказала «Возврат последнего вызова», и тут же заиграл мелодию «Только с тобой» аппарат в кармане Игоря. Он и доставать телефон не стал, сунул руку в карман и отключил прием. В голове гудело. Уши были горячими, у него всегда начинали гореть уши, когда он нервничал и не мог собраться с мыслями.
– Вот так, – сказала Лида. – Вы не могли за две минуты вернуться сюда из своей квартиры, верно?
– Но я, – пробормотал Колодан, – не мог и добраться туда отсюда за пять минут.
– Не за пять, – поправила Лида. – Вы ушли в начале десятого, а сейчас скоро полночь.
– И где же я был столько времени? – воскликнул он. Вопрос был нелепым, просто вырвалось.
Лида пожала плечами.
– Где сейчас ваша машина? – сказала она. – На стоянке у вашего дома или здесь, за забором, где вы ее оставили днем?
– Давайте посмотрим, – предложил он. – Потом вы мне приготовите кофе с коньяком, в горле пересохло.
Выйдя, Колодан оставил дверь открытой, желтая дорожка света легла поверх гравия, и он пошел по ней, не оглядываясь, как, бывало, во сне шел по лунной дорожке на небо, где его ждала мама, ушедшая, когда он был маленьким, и не возвращавшаяся, потому что обратного пути не было.
Небо по-прежнему было багровым от городских огней, но кое-где в тучах появились просветы, звезд все равно видно не было, и просветы следовало назвать иначе, потому что светила из прорезей в тучах чернота. Лягушки вопили, не так громко, как недавно, но так же противно. До ворот оказалось совсем близко, Лида обогнала его, открыла калитку и вышла на площадку, откуда видны были огни домов в поселке, и шоссе, по которому мчались, просверливая ночь лучами фар, машины, почти беззвучно, с тихим привычным ночным рокотом. За деревьями ярко светились огни рекламы – Игорь вспомнил: там была заправочная, а по ночам, видимо, еще и клуб, потому что оттуда слышались звуки музыки и веселые голоса.
«Тойота» стояла там, где он ее оставил днем. Колодан положил ладонь на капот – металл был холодным и влажным от ночной росы. Машина стояла здесь давно, никто на ней в последние часы не ездил.
– Прохладно, – сказала Лида. Она была в легком платье, короткие рукава, надо что-нибудь накинуть на плечи… Игорь стянул с себя пиджак.
– Спасибо, – сказала Лида. – Вернемся?
Теперь она шла впереди, Колодан плелся следом, пытаясь сложить элементы мозаики. Собственно, все складывалось, нужно было только следовать гипотезе, о которой он говорил Лиде вечером. Недавно. Или уже давно?
В гостиной Лида вернула Игорю пиджак и натянула свитер – коричневый балахон, лежавший в одном из ящиков платяного шкафа.
Лида принесла на подносе чашки и блюдце с горкой печенья, сели за стол друг напротив друга, пили молча, откусывали печенье, смотрели искоса, оба не знали, с чего начать разговор, точнее – продолжить, продолжений могло быть несколько, Колодан не решался говорить, сомневался; похоже, Лида испытывала такие же сомнения, мироздание за эти минуты распалось на пару десятков ветвей, сообразно количеству возможных вариантов разговора. Игорь подумал об этом и о том, что нужно все-таки выбрать, молчать стало невозможно, слова хотели выплеснуться, и он неожиданно для себя задал нелепый, как ему самому показалось, вопрос:
– А что вы говорите Надежде Федоровне?
Лида, однако, вопросу не удивилась, ответила сразу, будто сама думала сейчас о том же:
– Ничего. Раньше при ней ничего особенного не происходило. Только сегодня…
– Лида, давайте начистоту. Такое у меня ощущение, будто Сергей Викторович не раз проделывал такие штуки, сегодня просто это стало известно не только вам. Да?
Лида вертела в пальцах чайную ложечку, а другой рукой крепко обхватила чашку, будто дожидалась момента, когда ее можно будет поднять и запустить в визави.
– Господи, – пробормотал Колодан, – что вы…
Опустив голову, Лида тихо плакала. На тыльную сторону ладони упала с ее щеки капля, будто дождинка, он никогда не видел таких слез, все его знакомые женщины, если уж плакали, то навзрыд, злыми женскими слезами – когда случались размолвки, разрывы отношений, и Светка, когда сама же и сказала ему, что все кончено, ревела чисто по-женски, прижимая к щекам ладони и раскачиваясь из стороны в сторону. Игорь в таких случаях начинал заниматься каким-нибудь делом – где-то когда-то вычитал, что естественная защита от женских рыданий: не обращать внимания, женщины, как дети, и слезы для них естественная защита, нормальный выплеск эмоций, все пройдет, а со слезами уйдут и обиды…
Лида плакала иначе, Игорь вдруг обнаружил себя стоящим перед ней на коленях, он взял ее руки в свои и крепко сжал холодные ладони, а потом начал их целовать и бормотал «Лида, Лидочка, не надо, пожалуйста, все будет хорошо…» Глупости всякие, но почему-то именно эти глупые, бессмысленные слова были сейчас необходимы, в этом он был уверен и продолжал бормотать, и Лида неожиданно забрала у него из рук свои пальцы и стала гладить его по голове, будто не ей, а ему было сейчас плохо, он, а не она, нуждался в утешении, он уткнулся лицом в Лидины колени, толстые ворсинки длинного свитера щекотали, мешали дышать, но ему было хорошо, и пусть так продолжается долго…
Наверно, это и продолжалось долго, потому что, когда он все же поднялся с колен, ноги затекли и казались чужими, не ноги, а костыли. Лида, тяжко вздохнув, тоже встала, и лица их оказались так близко друг к другу, что притяжение, гораздо более сильное, чем земная гравитация, повело их и…
– Поздно уже, – сказала Лида, отпрянув.
– Простите, – пробормотал Игорь.
Он не знал, что сказать. Ему не хотелось говорить. Ему хотелось вернуть время вспять на две… нет, на три или четыре минуты. Или на ту вечность, которая пролетела с тех пор, когда он целовал холодные пальцы…
– Я никуда не поеду, – спокойно сказал Колодан. – Посижу на диване, а вы идите спать, Лида, вы устали… Утром решим, что делать дальше.
Лида кивнула.
– Принесу вам одеяло, – сказала она. – Диван короткий, с вашим ростом даже ноги не вытянешь. Хотите, найду раскладушку? Она старая, еще с прошлого века, лежит в кладовке…
– Спасибо, – сказал он. – Не нужно. Я так…
– Ладно, – кивнула Лида. – Тогда…
– Спокойной ночи.
– Я принесу одеяло, – Лида вышла так быстро, будто и от одеяла Колодан собирался отказываться. Он сел на край дивана и прослушал телефонные вызовы. Все, как обычно: Света звонила трижды, два раза звонил Антошин, завотделом, наверно, была какая-то информация, которой следовало заняться, утром придется объясняться с начальством, собственно, можно и сейчас позвонить, нет, не станет он этого делать, а то запрягут и не отвертишься… утром, утром. И был еще один звонок, оставшийся неопознанным, «вне зоны определения», интересно, кто бы это мог быть, сообщения не оставили, ладно, перезвонят, если очень нужно… «Вне зоны определения» С Марса, что ли?
Лида вернулась с тонким ворсистым одеялом, действительно очень теплым. Игорь и себе купил прошлой зимой такое – легкое, будто простынкой укрываешься, но даже в мороз под ним было тепло.
– Вот, – сказала она, постояла на пороге, добавила: – Я рано встаю, в семь.
Игорь бросил одеяло на диван.
– Лида, – сказал он. – Вы сможете заснуть?
Сам он точно заснуть не сможет, и она будет в спальне ворочаться с боку на бок, вспоминать каждую минуту длинного дня.
Лида стояла на пороге вполоборота, и Колодану казалось, что она переводит взгляд с него на что-то в коридоре, ему не видимое, что-то, притягивавшее ее взгляд, он хотел подойти и посмотреть, но почему-то точно знал, что не надо ему видеть того, что видела Лида. Странное ощущение – будто кто-то навязывал ему свою волю, хотя, с другой стороны, он понимал, что ему просто не хотелось двигаться, устал, а если подойти к Лиде близко, то возникнут другие эмоции… Не нужно.
Лида вошла в гостиную и закрыла за собой дверь.
– Не смогу, – согласилась она. – Давайте лучше говорить. Когда говоришь…
Она не закончила фразу, но Игорь понял. «Когда говоришь, то меньше слышишь», – хотела она сказать. Что-то в коридоре упало или стукнулось о стену, звук был глухим, но отчетливым. Лида не смотрела на Игоря, села на край дивана, положила руки на колени.
– Дед несколько раз уходил, – сказала она. – Но так надолго… нет.
Колодан молчал. Он знал, что не должен проронить ни звука. Даже если вздохнет, это помешает чему-то, возникшему в комнате – может, уплотнению воздуха, может, движению мысли…
– Тетя Надя не знала, раньше это всегда происходило ночью. Поэтому она так испугалась сегодня. Я в первый раз тоже… Как-то полгода назад проснулась ночью от тишины…знаете, иногда тишина бывает громче грома, всегда есть какие-то звуки, они делают тишину приятной, а тут… будто оглохла. Мне стало страшно. Захотелось включить свет, убедиться, что я у себя в комнате. И свет показался… чужим, что ли. Звуки, правда, появились – наверно, у меня просто уши заложило, вот и показалось… Я подумала, что и дед мог испугаться, пошла посмотреть. Было два часа с минутами. В постели его не было.

* * *
Деда не было нигде. Лида, конечно, проверила двери (заперто изнутри на код, которого дед, по идее, не знал) и окна (закрыты и заперты изнутри на задвижки). Обойдя дом, Лида почувствовала озноб и только тогда обратила внимание на то, что ходила по холодному полу босиком, в одной ночнушке. Ее начала бить крупная дрожь, и Лида поспешила в спальню – набросить теплый халат, надеть носки и тапочки.
Вернулись звуки. Обычные ночные звуки – на кухне урчал холодильник, за окном взвыла и сразу успокоилась собака, издалека слышен был тихий шорох с повизгиваниями, это мчались по шоссе машины, то и дело взлетая или, наоборот, опускаясь в свой ряд на незанятое место.
Все было, как обычно, только дед из мироздания выпал. Лида так и подумала тогда: «выпал из мироздания». В последнее время дед вел свою, непонятную Лиде, жизнь – любому, даже тете Наде, могло показаться (да и казалось), что он ничего не соображал, спятил, впал в маразм. Но, не понимая ничего в поведении деда, Лида все же точно знала, что он оставался одним из умнейших людей, какие ей встречались в жизни. Знала, что его поведение – рисунок для окружающих, дед (Лида была уверена) все понимал, все знал, делал (или не делал) только то, что считал нужным, и ее огорчало лишь то обстоятельство, что он и ее, внучку, отодвинул на дальний план своего бытия, позволяя ей совершать с ним (и над ним) определенные житейские процедуры, но не допуская ни на миллиметр дальше в пространство собственного существования.
«Вернется», – твердила себе Лида, сидя на дедовой постели и прикрыв колени его одеялом. Она жалела только, что, когда дед объявится, то не подумает объяснить не только, где был все это время, но и как ушел, как вернулся, как ему удалось покинуть запертый изнутри дом. Сделает вид, будто ничего не случилось. Лишь бы вернулся до того, как приедет утром тетя Надя. Лишь бы… Возвращайся же, старый хрыч. Или ты от себя сбежал? От совести?
Так она сидела, все глубже погружаясь в мир собственных мыслей, вспоминалось что-то из детства, будто она спала и видела яркий цветной сон: как она упала с горки, сильно ушибла ногу, было очень больно, даже «скорую» вызвали. Она первый раз в жизни попала в больницу, и там ей, как ни странно, понравилось: милые нянечки и говорящие куклы в детской комнате, столько интересного, что она забыла о боли, уезжать не хотела, когда закончились процедуры. Мама с папой… Нет, этот эпизод Лида по привычке пропустила. Мамы с папой в ее воспоминаниях не было. Потому что… Не было, и все. А еще ей вспомнился выпускной бал, когда…
Что-то заставило ее выплыть из грез и оглянуться: дед спал спокойно, свернувшись клубочком, как младенец, ему было холодно, он пытался вытянуть из-под себя простыню и укрыться ею, но сумел только укрыть ноги. Лида встала, набросила на деда одеяло, он, не просыпаясь, ухватился за край и натянул одеяло до подбородка.
Будто и не уходил. Может, ей приснилось?
Ей не могла присниться тишина, глухой мрак, когда отсутствие звуков видится темнотой, и вместо того, чтобы прислушаться, протягиваешь руку, пытаясь дотянуться до какого-нибудь источника звука…
Она постояла у кровати, дед спал, время тоже застыло, звуки были обычными, ночными, где-то прокричал петух, будто в настоящей деревне.
Лида прошлась по дому, спать уже не хотелось, проверила все окна и дверь – заперто, конечно; странно, если бы было иначе.
Она вернулась к себе, долго лежала при свете ночника. Думала о том, как это получилось у деда, где он был, и как быть, если это будет повторяться.
Что – это?
Она много с дедом говорила в последние годы, невозможно было все время молчать, дед не отвечал никогда, на Лиду не обращал внимания, она садилась рядом с ним и рассказывала о том, что происходило в ее жизни: как ей дали в помощницы Ольгу, хорошую девушку, но глупую, и как они первое время не могли найти общего языка, а потом незаметно подружились, и с Сережей Лиду Ольга познакомила, ах, какой парень, высокий, длинные волосы до плеч, как у Ленского, и говорить умеет, программист, он сразу влюбил в себя Лиду, ей показалось – захотел, чтобы она влюбилась, так и произошло. Вот только… Было кое-что, чего она деду не говорила, стоял в ее мозгу тормоз, запрещавший спрашивать о главном, о том, что Лида хотела знать больше всего.
Дед писал в экране формулы, иногда рисовал графики, и ни единого слова, будто разговаривал сам с собой на языке чисел и знаков. Смысла Лида не понимала, в космологии была профаном, она даже не была уверена, что это были космологические формулы. Как-то попробовала включить компьютер, когда дед спал, но ничего не получилось, на ее голос машина не реагировала, пароль Лида не знала и была, вообще-то уверена, что не было никакого пароля – во всяком случае, включая компьютер по утрам, дед не делал пассов, не произносил ничего вслух, он и клавиатурой обычно не пользовался, она лежала, свернутая в рулончик, в ящике стола, дед доставал ее в редких случаях, когда в экране возникали сложности с отображением символов.
Знакомый компьютерщик объяснил Лиде, что дед вводит биологические коды – отпечатки пальцев, например, или радужной оболочки глаза. Или запах. Машина реагирует на владельца, как хороший пес. Наверно, так и было, хотя и быть не могло –компьютер у деда был старый, дед сам его покупал незадолго до пенсии, тогда еще не существовало биопаролей, ни встроенных интерфейсов. С тех пор в машине почти ничего не меняли, ни разу не чинили, за одиннадцать лет в компьютере ничего не ломалось, ничего не давало сбоя, Лиде казалось, что компьютер сам собой умнел, понимая деда без слов. Как мудрый добрый пес.
Она часто стояла за спиной деда и смотрела, как быстро менялись на экране буквы, математические символы и странные изображения, будто сделанные маленьким ребенком, рисующим солнце над покосившимся домиком и горбатого зверя, похожего одновременно на верблюда, саблезубого тигра и тянитолкая.
Дед много лет жил своей тихой академической, по сути, жизнью – «сижу, никому не мешаю, починяю примус»… Возможно, это было нормальное состояние для него – уход от социума, социум не должен насиловать личность, принуждая ее жить по правилам общежития. Когда в прежние времена отшельники удалялись в скит, пещеру или уходили в леса, никто на называл их психами (называли, конечно, но то были люди глупые, недалекие) – именно отшельники и создавали новые направления в религии, а может, и в науке создали бы, будь хоть как-то научно образованы.
«Успокойтесь, девушка, – сказал Лиде главный московский психиатр, до которого она как-то дошла в стремлении выяснить истину, хотя, вообще-то, прекрасно ее знала. – Успокойтесь, ваш дедушка вполне здоров психически».
«Но он не реагирует на…»
«На что? – не дал ей психиатр закончить фразу. – Он вас слышит? Слышит прекрасно. По вашему указанию спать ложится, ест, нужду справляет, в сад выходит. Слышит и понимает. Когда хочет и когда полагает, что это ему необходимо. На остальные слова и действия не реагирует? Да. И что? Оставьте вы его в покое… То есть, я хочу сказать, если у вас есть возможность, позвольте ему жить так, как он хочет, а если такой возможности нет, я понимаю, вы женщина молодая, вам надо свою жизнь организовывать, а не за стариком ухаживать… Тогда нужно определить Сергея Викторовича в Дом престарелых… но предупреждаю, это будет заведение с психиатрическим уклоном, потому что Сергей Викторович все же предельно асоциален, и в обычном хостеле за ним невозможно будет организовать надлежащий уход. То есть, за деньги все можно, но деньги потребуются такие… Вряд ли вы миллионерша, верно?»
На том все и кончилось. Наноботы, которые деду ввели для определения диагнозов, из организма вывели за ненадобностью, и страховая медицина оставила старика в покое.
Лида успокоилась. Или привыкла?

* * *
– Я не могла привести сюда подруг. Молодых людей – тем более. Деду не нравилось, когда в доме был посторонний. Он ничего не говорил, даже внимания вроде бы не обращал, и в лице его ничего не менялось, но я чувствовала, что он недоволен. Знаете, как это бывает – будто неприятный запах распространяется по дому, окна открыты, но все равно…
И гости тоже чувствовали, атмосфера была какая-то… Разговоры не клеились, веселья не получалось, мы прятались одно время в моей комнате, там были телевизор и компьютер, было что смотреть или послушать, потанцевать. Но будто сам воздух становился вязким… Однажды я позвала Симу с Вадиком на день рождения, мы тогда работали вместе. Сима сказала: «Извини, Лидочка, мы не сможем». «Заняты?» – огорчилась я. «Нет, – Сима смутилась, ей было неприятно мне это говорить, но она сказала: – У тебя как-то все… Ну, не получается. Не знаю. Не хочется, понимаешь? Из-за деда твоего. Он все время так смотрит…» «Но он же в своей комнате, а мы в моей. Мы ему не мешаем, он и не слышит нас, скорее всего». «Мы ему не мешаем, – повторила Сима, – а он… все равно смотрит. Даже сквозь стену. Такое ощущение, будто тебя все время кто-то сверлит взглядом. Почему бы не отпраздновать твой день рождения у нас?» Но это была плохая идея. Совсем никудышная. Мне не с кем было оставить деда, тетя Надя не могла вечером, я ее спрашивала, ну хотя бы раз в неделю чтобы она… Но у нее свои проблемы, а может, просто не хотела, только она ни разу не согласилась остаться после шести часов. А нанимать кого-то на вечер… Я как-то попыталась, пригласила женщину из поселка, пенсионерку, ей нужны были деньги, мы разговорились в магазине, она даже знала деда, были какие-то общие знакомые… Неважно. Он ее не принял. То есть… Когда она пришла, дед стал… как статуя, понимаете? Застыл. Руки в неудобном положении, взгляд пустой, я пощупала ладонь – как каменная. Но пульс был нормальный, и сердце билось, я уж подумала было, что… Так он и сидел, пока она не ушла – около часа это продолжалось, я не могла их вдвоем оставить, хотела дождаться, когда все у деда наладится, но… Мне стало страшно, и я попросила Нину Вадимовну уйти. Как только за ней закрылась дверь, дед расслабился, пододвинул кресло к компьютеру и принялся опять выводить свои формулы… А мне пришлось остаться. Меня ждали, но я позвонила и сказала, что… В общем, не поехала.
Еще только раз я решилась на подобный эксперимент – обратилась в Бюро услуг, вызвала приходящую няню, приехала очень милая женщина, профессиональная сиделка, я диплом ее посмотрела, мы с ней в садике все обсудили, я ей про деда рассказала, что он может ее не принять и тогда не будет ни на что реагировать, пусть она и обходится с ним, как с парализованным… Я ушла, не хотела видеть, как он… Думала: ничего же с ним не будет, посидит статуей, большое дело… Она вошла в дом, а я уехала, чтобы не видеть.
Она мне позвонила минут через десять, я только до третьей кольцевой добралась. В голосе ужас: «Что у вас происходит? Возвращайтесь! Я больше не могу!» Вернулась. В доме все было, как обычно, я сначала не поняла, в чем дело. Дед сидел у себя, закрыл глаза, думал о чем-то. А сиделка тряслась от страха на кухне и не смогла мне толком объяснить, что случилось. Ничего! Ничего на самом деле не случилось, но отчего-то ее охватил ужас. Во всех углах ей мерещились тени, кто-то с ней говорил, она слышала слова, но не понимала, и, к тому же, знала, что на самом деле никого нет, никто не разговаривает, двойственность ощущений ее так угнетала, что она… В общем, минут десять она только и смогла выдержать. Я осталась дома, а она уехала, мне пришлось подписать полную оплату вызова… Я сказала деду: «Что ты делаешь? Не могу же я всю жизнь просидеть тут с тобой». Я была уверена, что это он… А что – он? Не знаю. Дед, как обычно, рисовал формулы, в мою сторону и не повернулся.
С тех пор я никого сюда не приглашаю и по вечерам сама никуда не отлучаюсь.
Потом начались эти… исчезновения. И появления тоже. Я рассказывала. Ни разу не было такого, что смотришь куда-то, ничего там нет, и вдруг на твоих глазах возникает, или наоборот, чтобы что-то вдруг при тебе исчезло. Поэтому… ну, я все время думала: вдруг он сам это делает? Дожидается, когда я выйду, тихонько встает с кресла и… Конечно, это чепуха. Господи, как мне тоскливо было по ночам. Тоскливо, да. Но не страшно. Я не знала, что увижу, когда проснусь утром, но совсем не боялась. И темноты тоже. В темноте даже лучше засыпаешь, я вообще бессонницей не страдала, как ложишься, сразу все – отрубаешься. И сны. Мне никогда прежде не снились такие сны. Запоминаю я их очень редко, но впечатления такие радостные, светлые. В первые секунды после того, как проснешься, все прекрасно помню, каждое свое движение, каждый эпизод, но стоит открыть глаза, даже не открыть, лежишь с закрытыми глазами и пытаешься запомнить, как в компьютерную память записываешь, и чувствуешь: все, что еще помнила, буквально вытекает из мозга, будто в дне сосуда открылось отверстие… Минуты через три не помнишь ничего, а ощущения остаются, такая детская радость.
Несколько раз бывало, что запоминала. Непонятно почему эти сны остались лежать в памяти – может, в них было меньше эмоций, мне почему-то кажется, что когда эмоций во сне много, тогда и память отказывает, будто принцип неопределенности действует: чем больше эмоциональная составляющая, тем меньше вероятность помнить, и наоборот… Не знаю, может, все по-другому на самом деле. Но был такой сон: я еду на работу, опаздываю, на площади Гагарина пробка, все нервничают, а я спокойна, и вот в соседней машине вижу молодого человека, он тоже спокойно ждет, смотрит на меня, улыбается и говорит: «Это вы, Лида? Перелезайте ко мне, давайте полетаем, пока тут с автоматикой разбираются». У него воздушка была, как ваша «Тойота», даже круче, наверно. Куда полетаем, все забито, и выход в воздушный эшелон тоже… Но я открываю дверцу, пересаживаюсь, и мы взмываем вверх, а там ярко-голубое небо, и никаких машин, представляете, пусто, и я вдруг обнаруживаю, что и нашей машины не стало, я сижу будто на воздушной подушке, и парень тот рядом, смотрит на меня и говорит: «Нравится? Немного посидим, пообвыкнем, и полетим куда-нибудь. Куда бы вам хотелось?» Я говорю: «В Индию. На слонов посмотреть. И на львов». Он смеется, берет меня за руку, и земля под нами начинает течь, как река, все быстрее и быстрее – а я никакого движения не чувствую, будто мы продолжаем сидеть в воздухе, взявшись за руки. Земля, как карта, но я почему-то даже не смотрю вниз, мы о чем-то говорим, я совсем не помню – о чем, а потом… Потом понимаю, что все – долетели, пора спускаться. И просыпаюсь. Всякий раз я просыпалась именно тогда, когда что-то должно было действительно случиться, начаться, будто я могла запомнить только прелюдию к чему-то необыкновенному, подготовку, а не само действие.
Не знаю, зачем я вам рассказываю, мне почему-то кажется, что сны эти имеют к деду какое-то отношение. Если бы я могла разбираться в снах… Впрочем, как-то я набралась храбрости и поехала к Лоре, знаете, наверно, – есть такая… сама она о себе говорит, что может прорицать, а сны объяснять для нее вообще плевое дело. Мне девочки на работе посоветовали, я им один сон рассказала… Мы договорились, и я поехала. Большие деньги, кстати. Неважно. Лора мне столько всякого наговорила – и то, что я вот-вот встречу своего мужчину, и что меня ждет большое экзотическое путешествие… Глупости, в общем. Никакого мужчины я, конечно, не встретила. И в Индии так и не побывала, хотя была возможность – от нашей фирмы несколько человек ехали налаживать линию. Но я не могла деда оставить.
А когда он начал исчезать… Знаете, что я сделала однажды? Подошла и как закричу ему в ухо: «Дед, ты рехнулся? Ты почему надо мной издеваешься?» Могла бы и промолчать – все равно он на меня никакого внимания…

* * *
Она сама себя накручивает, подумал Колодан. Она была спокойна еще пять минут назад, думала о чем-то, а когда начала рассказывать, будто автомобиль резко взял со старта и пошел разгоняться – не скорость возрастала, а нервное напряжение, нужно ее успокоить…
– Я знаю, о чем вы подумали, – сказала Лида. – Что, если он вообще не вернется?
– Еще есть время, – пробормотал Игорь.
Глупость сморозил, – подумал он. Подсказал бы кто, что делать… сидим тут и ничего не можем, даже в милицию позвонить, и не потому, что сутки не прошли, причина в другом, я ее понимаю, а в милиции не поймут и начнут вешать всех собак на Лиду, кому, мол, выгодно исчезновение старика, дом записан, наверно, на его имя, Господи, о чем я думаю…
У Лиды, видимо, засигналил телефон, она поморщилась, приняла вызов. Слов Игорь не слышал, Лида молчала, он не знал, кто звонит в такое позднее время, кто бы это мог быть – вдруг сам Сергей Викторович, звонил же Чистяков ему два дня назад.
– Да, – сказала Лида. – То есть, нет.
И еще, помедлив:
– Не нужно. Мы… Тут Игорь… Журналист, да… Хорошо, тетя Надя, я постараюсь уснуть, не беспокойтесь. Утром?
Должно быть, Надежда Федоровна спросила, приезжать ли ей утром, как обычно – ведь если Чистяков не найдется…
– Конечно, – сказала Лида. – Приезжайте. К семи.
Игорь, тем временем, проверил автоответчик своего аппарата: ему дважды звонил Главный, причем последний раз – минуту назад.
– Извините, Лида, – сказал Колодан, – мне нужно позвонить… Можно?
Лида пожала плечами.
– Добрый вечер, Николай Альбертович, – сказал Колодан, не включая, как и Лида, камеру передатчика. – Вы звонили? Прошу прощения, я был…
Он не отключил громкой связи, и голос Воронина повис в воздухе между Колоданом и Лидой, сфокусированный звуковыми линзами в пространстве над столом:
– Игорь, ты в порядке?
– Конечно, – сказал Колодан без уверенности в голосе. – Что-то случилось, Николай Альбертович?
– Не у нас, – буркнул Главный. – У тебя. Расскажи подробнее. Что произошло с Чистяковым?
– Откуда вам…
– Почему бы тебе не включить видео? – не отвечая на вопрос, сказал Воронин.
– Хорошо, – вздохнул Колодан, и над столом возникла голова – лицо заспанное, волосы всклокочены, седая шевелюра Главного выглядела вспененной снежной волной, в его кабинете, должно быть, горели все лампы, и теней изображение не отбрасывало, Лида видела Воронина с затылка и обошла стол, чтобы лучше понимать разговор. Воронин повернул голову, всмотрелся, сказал:
– Доброй ночи. Вы Лидия Александровна? Очень приятно. Расскажи обстановку.
Главный говорил с таким напором – впрочем, как обычно, – что Игорю не пришло в голову возразить. Колодан коротко, будто на редакционной летучке, описал события прошедшего дня, не забыв упомянуть не только об отсутствии следов, но и о призраке, и о том, что сообщать в милицию они не стали, потому что…
– И правильно, – прервал Воронин. – Слушай. Я направил к вам человека.
– Не надо! – воскликнула Лида. Воронин скосил на нее глаза:
– Это Паша Борщевский, наш начальник охраны, лучший в Москве следак, между нами. Не смотрите на меня, Лидия Александровна, он умеет молчать. Игорь знает. Он в пути, будет минут через десять. Держите меня в курсе. Я все равно не сплю, много работы, вы новости смотрели? В Балашихе теракт на дискотеке, пятеро погибших, две наши группы в прямом эфире.
Вот почему Главный так возбужден, подумал Колодан, но это не объясняет, откуда ему известно об исчезновении Чистякова.
– Николай Альбертович, – сказал он, – этот материал не для…
– За кого ты меня принимаешь? – голова повернулась, брови нахмурились, и вид у Воронина стал очень уж уморительный, Лидия непроизвольно прыснула, Главный зыркнул на нее и продолжил: – Когда все закончится… надеюсь, благополучно… Слышишь, Игорь? Держи меня в курсе, понял? Все.
Голова исчезла неожиданно, даже, как показалось Колодану, без обычной при отключении визуальной связи желтой вспышки передающего лазера.
– О чем он? – спросила Лида. – Кто едет? Зачем? Я никого… И я не хочу, чтобы по телевидению…
– Борщевский, – сказал Игорь. – Я его знаю.
– Я не хочу никого здесь, – твердо сказала Лида.
– Почему? – спросил Колодан, заглядывая Лиде в глаза. – Почему вы так боитесь, чтобы кто-нибудь… В милицию не хотели…
– Отпустите меня, – прошептала Лида. – Пожалуйста… Вы ничего не понимаете.
– А вы объясните! Вы все время не договаривате! Хотите вы, чтобы дедушку нашли, в конце-то концов? Или нет? Если нет – почему?
– Не надо на меня кричать, – Лида продолжала смотреть Игорю в глаза, что-то происходило между ними, какая-то сила возникла и увеличивалась, он наклонился и поцеловал Лиду в губы, сухие, как трава в августе. Лида не ответила, губы ее оставались плотно сжатыми, но она не уклонилась от поцелуя, и он целовал девушку в щеки, в глаза, не видел, не смотрел, он даже не осмелился обнять Лиду, странно все это, будто целуешь статую…
Сигнал домофона заставил их отпрянуть друг от друга. Лида поправила волосы, сказала:
– Сами встречайте. Я включу свет на дорожке, не заблудитесь.
Колодан вышел в ночь, вспомнил, как недавно бродил здесь, не представляя, где находится, холодная струйка пота потекла вдоль позвоночника, как по руслу пересохшего ручья, ночь оказалась прохладной, но сейчас вдоль дорожки действительно горели вдавленные в гравий лампы, небо было другим, ярко блестели знакомые звезды, он узнал летний треугольник, кривой крест Лебедя, ромбик Лиры, огни поселка будто погасли, и туч не было. Ничего особенного, конечно, тучи могли разойтись, но не было видно огней заправки, хотя и этому не следовало удивляться: время позднее, свет погасили… Но все равно Колодан чувствовал сопротивление в понимании окружающего пространства. Он не мог объяснить себе, и времени не было размышлять, за воротами еще раз нетерпеливо просигналили, и громкий голос прокричал:
– Эй! На мостике! Полундра!
Он повернул ручку и потянул на себя калитку. С Борщевским Колодан до сих пор знаком не был, но много о нем слышал, конечно. Сорок с небольшим, импозантный, высокий и, с точки зрения женщин, неотразимый, он руководил системой безопасности «Города» и часто сам комментировал серьезные преступления в столице. Самое любопытное заключалось в том, что Борщевский вовсе не страдал нарциссизмом и не старался себя выпячивать, напротив – когда Борщевский бывал в студии, Колодан обращал внимание на то, как тот старательно избегает лишнего общения, говорит только тогда, когда его спрашивают – хотя говорит замечательно, артистично даже.
Пожали друг другу руки. Пожатие Борщевского оказалось не то чтобы вялым, но официальным и бездушным. Будто робот к ладони прикоснулся.
– Я хотел бы посмотреть съемку камер наблюдения, – сказал он, сразу приступив к делу, из-за которого, похоже, был выдернут Главным из постели. – Где это можно сделать?
– Видите ли, – сказал Колодан, – здесь нет камер наблюдения. Частная территория.
– Ага, – сказал Борщевский. – Понимаю. Тогда расскажите. Подробно, я буду по ходу рассказа задавать вопросы.
– Вообще-то, – объяснил Игорь, – во время этого… гм… происшествия меня здесь не было. И Лиды… это внучка Чистякова… тоже.
– То есть, свидетелей исчезновения Чистякова нет? – резюмировал Борщевский, оглядываясь по сторонам и медленно продвигаясь не к дому, куда старался направить гостя Колодан, а вглубь сада, к полянке, где стояло кресло.
– Здесь была приходящая сиделка, – сказал Игорь. – Она приедет утром, к семи.
– Так-так… Хорошо. Вы научный журналист, мне сказали. Или астрофизик? Раньше работали с Чистяковым. Общие темы. Мы еще поговорим об этом, если не возражаете. Пойдите в дом. Там еще девушка, верно? Из дома не выходите, я буду через… э-э… скоро.
Лида сидела за кухонным столом, подперев голову обеими руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Песков осторожно положил ладони ей на плечи, и Лида застыла, будто остановленный на ходу маятник.
– Лида, – тихо сказал Игорь. – Он хороший человек. Хочет помочь.
– Я понимаю, – пробормотала Лида. – Просто не могу никого видеть. Вас тоже, извините.
Не найдя что ответить, Колодан присел рядом на табурет, и в это время в прихожей что-то упало, и чей-то голос воскликнул «черт его…». Вернулся Борщевский.
– Вы здесь, а я вас в гостиной ищу! – воскликнул он, войдя в кухню. – Лидия Александровна? Очень приятно.
Борщевский сел, положил ногу на ногу, достал пачку «Кента», но закуривать не стал, положил на стол, будто это не сигареты, а диктофон или камера. Может, так и было на самом деле. Лида переложила пачку на подоконник со словами: «Терпеть не могу этот запах», Борщевский кивнул, улыбнулся кончиками губ, мол, ваше право, вы дома, а я в гостях.
– Игорь, – обратился он к Колодану, – расскажите все с самого начала. Когда эта история началась для вас лично.
– С телефонного звонка…
– Со звонка? – удивленно спросил Борщевский. – Я думал, гораздо раньше. Хорошо, начните со звонка.
– Послушайте, – не выдержал Колодан, – откуда наш Николай узнал о том, что случилось?
– Ну… Вы сами ему звонили! Часа два назад.
Игорь с Лидой переглянулись.
– Не звонил я Воронину, – отрезал Колодан.
– Да? – Борщевский пожал плечами. – Коля сказал, что звонили вы. О’кей, с Главным сами потом разберетесь. Давайте не будем терять времени, хорошо? Итак, о каком звонке вы говорите?

* * *
– Понятно, – сказал он полчаса спустя. Они перешли из кухни в гостиную, потому что Борщевский любил слушать, меряя комнату шагами, и на кухне ему было тесно. Лида сидела на диване рядом с Игорем, он держал ее руки в своих, время от времени подносил к губам и целовал пальцы, на что Лида не реагировала, а Борщевский, улыбаясь, кивал: так и надо, правильно.
– Запись разговора у вас, конечно, сохранилась? – спросил Борщевский. – Можно послушать?
– Пожалуйста! – Колодан поднес к губам телефон, назвал пароль и нужное сочетание цифр. Перед глазами искорками начали проходить возбуждаемые команды просмотра входящих звонков. Борщевский терпеливо ждал, наклонив голову.
– Суббота, – сказал он, – теперь давайте медленнее, чтобы не пропустить.
Искорки, в мельтешении которых легко можно было разглядеть числа и время разговора, стали более тусклыми, но четкими, на пару секунд появлялись и исчезали в воздухе картинки – указатели входящих номеров. Игорь сделал прохождение еще медленнее, вот разговор с Олегом сразу после… сейчас… А это уже звонок Светы, минуты за три до того, как звонил Чистяков. Где же…
– Где же?
Кто это спросил? Борщевский или он сам?
– Ну? – это точно Борщевский – с напором, иронией и уверенностью в том, что невозможного не бывает.
Колодан прокрутил список в обратную сторону, заглянул в предыдущий день – может, ошибся, память порой выкидывает такие коленца… Даже стационарную память проверил, он много времени с этим файлом возился, когда анализировал голос, искал исходящий номер абонента, ничего этого в памяти телефона сейчас не было – ни во временной, ни в постоянной, нигде.
Почему-то (наверно, чтобы просто оттянуть время, Колодану очень не хотелось сейчас продолжать разговор, нужно было посидеть, подумать, понять, решить) он набрал собственный номер, как уже делал пару часов назад, когда узнал о своем звонке Лиде. Прошел сигнал «занято», иного он и не ждал, хотя в эту странную ночь могло, наверно, произойти все что угодно, в том числе и не объяснимое законами природы.
Борщевский улыбнулся – не саркастически, как следовало ожидать, без иронии, грустно улыбнулся, будто собирался сдать Игоря в милицию за сокрытие важных улик, но было ему журналиста жаль, и потому он из любви к ближнему решил пока арест отложить: поговорим еще, посмотрим…
– Разговора с Чистяковым в вашем телефоне нет, так? – сказал Борщевский. – Объясните, пожалуйста, что означает эта мистификация? За каким чертом Коля заставил меня ехать сюда и разбираться в этом долбанном деле? Что вы надумали? И какую роль приготовили Чистякову? Лидия Александровна, давайте так. Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте по возможности коротко – «да» или «нет».
– Я тоже хотел бы спросить кое о чем, – подал голос Колодан.
– Конечно, – кивнул Борщевский. – Хотя у вас было время спрашивать, но вы им не воспользовались. Ну да ладно. Начните вы, а я буду по мере необходимости…
– Лида, – Игорь поднялся с колен, – вы смотрели, как Сергей Викторович работал? Часто стояли рядом, наблюдали?
– Да, – кивнула Лида.
– Замечательно, – обрадовался Игорь. – Значит, можете вспомнить, что он писал.
– Вспомнить? – удивилась Лида
– Не сами, – объяснил Колодан. – Ваш телефон… Он всегда при вас?
– Естественно.
– Там есть настройка на эмоциональное возбуждение?
– Наверно, – Лида не понимала еще, к чему клонит Колодан.
– Наверняка, – поправил Игорь. – В таких моделях, как ваша, точно есть. Если индикатор улавливает сильное возбуждение, а это фиксируется по частоте пульса и влажности кожи, то включается обзорная камера, и происходит запись в память. Память большая, рассчитана часов на пять. На случай, если хозяин оказывается в ситуации, когда…
– Это понятно, – прервал Борщевский. – Что вы, собственно, хотите узнать?
Лида положила телефон Игорю на ладонь.
– Если будут изображения, которые нам смотреть не следует, сразу говорите, – предупредил Колодан.
– Я не думаю, что получится, – пробормотала Лида. – Нужно испугаться, чтобы… Да?
– Посмотрим, – отмахнулся Борщевский.
Он забрал телефон у Колодана, положил на стол, достал из кармана маленький пинцет и склонился над аппаратом.
Лупу надо бы, подумал Игорь, что он увидит без лупы? Или электромагнитный щуп, сам он пользовался такими щупами, когда нужно было открыть память эмоционального модуля. И еще пароль, которого Борщевский не знает.
– Пароль у вас – дата рождения? – осведомился шеф охраны.
– Нет, – возразил Колодан. – Думаю, пароль – имя матери. Или отца. Да?
– Нет, – сказала Лида. Она никогда, ни за что не стала бы использовать для паролей имена родителей. – Нет! Нет!
– Зачем вы так, – успокаивающе произнес Борщевский. – День рождения, я ведь прав?
Лида кивнула.
– Восемнадцать, ноль пять, две тысячи пятнадцать?
Откуда он знает день рождения Лиды? – с нараставшим раздражением подумал Колодан. Неужели перед тем, как ехать сюда, затребовал ее досье из городского архива? А процедура? Когда Главный успел получить санкцию прокурора района? Или для таких асов, как Борщевский, закон не писан?
– Так, – сказал Борщевский. – Смотрим.
Изображение возникло в небольшом, ребром не больше пяти сантиметров, кубике, и шеф охраны склонился над ним так, что Игорю, и тем более Лиде, ничего не было видно. Борщевский переключил проектор, изображение стало плоским, но достигло сантиметров сорока в диагонали и легло на стену между платяным шкафом и окном. Четкость была вполне приличная, цветность чуть понижена против нормальной, но от экспресс-записей и не следовало ожидать хорошего качества.
– Нас интересуют последние события? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Борщевский. – Или будем сначала?
– Сначала, – потребовал Колодан. – Мне нужны, если там есть, сканы работы Чистякова.
На стене возникло изображение улицы, Песков узнал площадь Преображенского по черному прямоугольнику здания компании «Эсмотех», эмблема – два знака вопроса, вложенные друг в друга, – была видна над порталом, мелкая вибрация не позволяла разглядеть детали, картинка дернулась, и возникла широкая зубастая пасть проспекта, машины мчались на наблюдателя. Что так взволновало Лиду? Вот: перед ней встал и загородил дорогу парень в клетчатом блайзере и широких даймлеровских бахилах, он смотрел похотливым взглядом, невозможно было усомниться в его намерениях. Парень попытался ухватить Лиду за локоть, она отшатнулась и едва не упала, на пару секунд камера въехала в небесную синь, а потом показала чьи-то ноги в огромных серо-зеленых туфлях. Лида повернулась и пустилась бежать по улице – изображение моталось из стороны в сторону: витрина овощного магазина уперлась в асфальт, взлетевший в небо и разбившийся о единственное в нем облако, которое, грохнувшись о проезжую часть, осталось лежать, расплывшись разлитым молоком…
– Не надо! – в голосе Лиды звучала боль и нежелание вспоминать. – Пожалуйста! Разве нужно подряд…
– Почему вы не заявили в милицию? – спросил Борщевский. – Это центр, там патрулей, как машин… Сразу бы его…
– Вы серьезно? – поразилась Лида. – Его бы поймали, да? Потом мне на суд ходить, а после тюрьмы он…
– Ладно-ладно, – Борщевский не стал настаивать. – Поехали дальше.
Дальше было несколько кратких эпизодов, понять которые можно было лишь с помощью Лиды – камера показывала стены то гостиной, то спальни деда, то часть окна, выходившего неизвестно куда, потому что видны была только рама и подоконник, промелькнули дверь, потолок, на котором камера почему-то задержалась, и почти минуту в кадре была только беленая поверхность с характерным желтоватым пятном в форме Австралии, на которое Колодан обратил внимание в комнате деда – будто кто-то когда-то подбросил вверх сырое яйцо, а потом пытался оттереть, но полностью не получилось.
– Это… – Лида подошла ближе к экрану, она впервые видела запись собственного телефона и не сразу отождествляла увиденное с реально происходившим. – Это когда дедушка исчез в первый раз… Господи, как я пугалась, а эту штука, оказывается, включалась, я и не представляла…
– Свидетель из вас аховый, – вздохнул Борщевский. – Дальше.
– Вот! – воскликнул Колодан. – Остановите!
Кадр застыл. Лида, по-видимому, стояла за плечом деда и смотрела в экран компьютера: шар, в котором, как рыбы в аквариуме, плавали написанные неровным почерком формулы, знаки, схематические картинки, похожие на детские рисунки, где сразу и не поймешь, что оранжевый кружок означает солнце, а три пересекающиеся линии, оказывается, – портрет соседского Петьки.
– Почему вы испугались, когда увидели? Это он запись просматривает или только что написал? – спросил Колодан, вглядываясь в картинку.
– Дед сидел… писал в экране, как обычно… так тихо было, я… не помню, что делала… вдруг он закричал, так страшно, это не крик был, а визг, будто ему… его… я сидела на диване, да, вспомнила, читала книгу с наладонника, вскочила, думала… не знаю что думала… дед больше не кричал, сидел спокойно, будто ничего не было, а в экране формулы и линии всякие, он ведь их рисовал без смысла… то есть, по-моему, смысла в них никакого не было… Я не знаю, он это только что нарисовал или раньше…
– Пожалуйста, передвигайте по кадрам, – попросил Колодан.
– Быстрая развертка, – недовольно сказал Борщевский. – Будете смотреть каждый кадр отдельно? С такой скоростью мы никогда не…
– Да-да, – Игорь нетерпеливо постучал пальцами по столу. – Я скажу, когда будет достаточно.
Следующий кадр не отличался от предыдущего – да и что могло измениться за мгновение?
– Еще, – попросил Колодан. – Переключите, пожалуйста, на трехмерную передачу. Здесь важно пространственное расположение…
– Четкость будет хуже, – предупредил Борщевский.
– Давайте попробуем.
Изображение отделилось от стены, вспухло, стало бесформенным белым комом, будто плотное облако пара повисло над столом, но через пару секунд в белесой дымке проявились линии, возник цвет, и в шарике экрана – затылок Чистякова, седые хлопья волос, и впереди еще один шарик, где плавали формулы, казавшиеся теперь не рыбами, а морскими гадами, червями, плезиозаврами, готовыми слопать друг друга.
– Еще кадр, – потребовал Колодан. – Так. Следующий. Дальше. Еще.
Будто врач, приложивший стетоскоп к груди пациента и требующий: «Дышите. Не дышите. Теперь опять дышите…»
– Стоп, – сказал Игорь. – Дайте кадр номер три. Хорошо. Теперь одиннадцатый. Видите? Нет, вы видели?
Он возбужденно тыкал пальцем в изображение, которое, как казалось Лиде, ничем не отличалось ни от первого кадра, ни от двадцать первого.
– Что мы должны увидеть? – недовольно сказал Борщевский. – Не говорите загадками или давайте поищем что-нибудь более…
– Да это и есть более! Вы можете минут на десять оставить меня в покое? Я тут сам… Как вы переключаете кадры… Ага, понял. Отойдите, прошу вас.
Борщевский пожал плечами и отошел от стола.
– Дадим ему десять минут, – сказал он Лиде. – Что-то он увидел, а что – все равно не скажет, пока не разберется. Лидия Александровна, у вас есть что-нибудь съедобное? Я не ел с вечера, а по ночам, если не сплю, на меня нападает страшный жор, извините.
Лида приготовила бутерброды с семгой и новой колбасой, которую в последнее время рекламировали по всем каналам: «Нектар» был объявлен чуть ли не новым символом двадцать первого века. Вкус колбаса имела – если верить рекламе – такой же, как лучшие сорта салями, но в ней не было ни грамма натурального мяса, для приготовления «Нектара» не забили ни одного животного, вкуснятина, которую на экранах потребляли сотни жующих челюстей, была приготовлена из стволовых клеток на поточной линии Пичугинского комбината.
– Говорят, – сказала Лида, ставя на стол тарелку с бутербродами, – в Штатах только этим и питаются. В новостях…
– Вы верите новостям? – удивился Борщевский, откусив от самого большого бутерброда и взглядом попросив Лиду налить ему чаю.
– Нет, – тусклым голосом сказала Лида. – Из стволовых клеток пока умеют делать только органы для трансплантации. И то не всегда получается.
– Ну, это у нас, – неуверенно возразил Борщевский. – А там…
– Там тоже, – покачала головой Лида. – Если бы умели…
Она не стала продолжать фразу, и Борщевский спросил с неожиданным напором:
– То что?
– Ничего… – пробормотала Лида, не поднимая взгляда.
На пороге возник Колодан – довольный, улыбающийся.
– Мне бутерброды оставили? – спросил он. Увидел тарелку, сел к столу между Лидой и Борщевским и сразу откусил пол-бутерброда, отчего стал похож на хомяка, готовящегося пережить суровую зиму.
– Что? – Борщевский обернулся к Колодану. – Есть интересное?
– Конечно! – Игорь кивнул и забрал с тарелки последний бутерброд. – Начну издалека, хорошо? Со статьи Чистякова в «Физикал ревью леттерс». Я в то время еще в универе учился, интересовался больше физикой частиц, совсем не космологией. Правда, статью нельзя было назвать космологической, скорее речь там шла о физике восприятия Многомирия… Проблема наблюдателя, слышали о такой? Если наблюдать за какой-нибудь частицей, то ее состояние изменится – только потому, что вы на нее смотрите. Наш мир состоит из множества элементарных частиц, и то, что вы их не видите невооруженным глазом, не означает, что вы не участвуете в наблюдении за их движением – меняя их импульсы, координаты и, тем самым, влияя на состояние всей макросистемы. В той статье Чистяков пытался математически описать процесс предсказаний, попыток предвидений будущего.
– Как работают фантасты? – Борщевский не мог слушать молча.
– Фантасты… – Игорь пожевал губами, будто пробовал на вкус страницу фантастической книги. – Фантасты тоже, да. Но Чистяков писал о ясновидящих. Так называемых… В той статье он задавал вопрос: почему большая часть предсказаний оказывается чушью, но некоторое количество, процентов пять обычно или чуть больше, так точны, что совпадают детали, о которых предсказатель знать не мог? Реакция на статью тоже была предсказуемой – все это чепуха по определению и часто прямое надувательство, а те редкие прозрения, которые действительно порой случаются, есть результат случайного совпадения. До Чистякова никто толком на хорошем теоретическом уровне этого явления и не рассматривал. Сами ясновидцы – потому что люди они, в основном, действительно дремучие, теория, особенно квантовая механика и статистическая физика, для них что китайская грамота. Они практики – либо в области облапошивания клиентов, либо в области предсказаний, которые делаются, как они сами говорят, в измененном состоянии сознания, то есть – ни объяснить, ни даже понять собственных действий они не могут. А физики теорией подобных явлений не занимались, но уже по другой причине – не было надежной наблюдательной и экспериментальной базы. В той статье Чистяков рассматривал ясновидение с точки зрения квантового Многомирия. Он применил математический аппарат, который обычно используют в квантовой физике – в теории струн, например. Очень сложная математика. Кому охота в ней разбираться, искать возможные ошибки, если на это надо потратить много дней, а выводы гораздо легче оценить из общефизических соображений? Так же поступили и с работой Чистякова. Математику никто не проверял, потому что физика показалась не обоснованной. Идея же была в том, что сознание человека – не только человека, впрочем, но всех живых существ, – работает в двух взаимосвязанных режимах: параллельном и последовательном. Это прямо вытекает из предположения о Многомирии. В те годы физики активно обсуждали представление Многомирия в виде кристалла Менского… Помните притчу о слоне, которого изучали слепцы? Один щупал ногу, другой хобот, третий хвост, и у каждого оказались свои представления о внешности животного. Кристалл Менского примерно так же объясняет, почему мы видим и ощущаем только одну грань Многомирия – ту, в которой существуем, как физические наблюдатели.
Чистяков утверждал, что каждый наблюдатель, как тот слепой ученый, что щупал слона, может на самом деле иметь представление обо всем животном, или обо всем Многомирии в любой из его граней. Не только может – но имеет.
– Я помню, – Колодан встал и принялся ходить по кухне зигзагами, чтобы никого не задеть и самому ни на что не натолкнуться. Это было довольно сложно, но он с успехом с этой задачей справлялся, и Лиде показалось, что значительную часть мысленных усилий Игорь направлял на то, чтобы быстро рассчитывать в уме траекторию своих передвижений, а потому и речь его стала более невнятной, грамматические обороты непродуманно проваливались в овраги бессмыслицы. Она следила за Колоданом, как завороженная, пыталась поймать его взгляд, и когда это на какой-то момент удавалось, по лицу девушки проплывала благостная улыбка, как луч солнца, вдруг прорывавшийся сквозь просвет в облаках. Что-то между ними происходило, не здесь, не в пространстве комнаты, а на другом, метафизическом уровне, будто на самом деле они вели неспешную и понятную обоим беседу, а Борщевскому доставались лишние слова, общие фразы, не очень важные для понимания смысла.
– Вы, Лида, – говорил, между тем, Колодан, – всегда были близки с дедом, с детства, верно? И компьютер для него – по его просьбе – покупали вы. А квантовые модули, которые в те годы не считались надежными и рекомендованы были только для кодирования информации, эти модули Чистякову презентовали в институте, когда провожали на пенсию. Какое-то время я не мог понять, чем занимается Сергей Викторович, когда садится к компьютеру. Он писал формулы, рисовал схематические варианты процессов в Многомирии, и в первое время я находил в формулах систему – во всяком случае, могвывести одну формулу из другой, мне казалось, что Чистяков многие действия производил в уме, и потому последовательность ускользала, и на то, что у него в мыслях занимало минуту, у меня потом уходило много часов… Я пытался корректировать, кстати, в том же квантовом пространстве, и мои замечания Сергей Викторович сначала воспринимал, как обратную связь, но через несколько месяцев мы перестали понимать друг друга, во всяком случае – я перестал точно. Формулы он не выводил, а рисовал, как художники рисуют портреты незнакомых людей или фантастические существа: комбинируют из разных элементов, порой бессистемно, чтобы эффектней… Так мне казалось, и я решил тогда, что Чистяков на самом деле болен. Я несколько раз звонил, просил Сергея Викторовича, но меня отшивали, и я не смел настаивать… Потом я, вы знаете, ушел в журналистику, но постоянно возвращался к работам Чистякова.
Очень интересная была идея: о параллельном и последовательном сознании. Она и сейчас не разработана, потому что физический смысл не прояснен, а математического аппарата нет, я пытался, но… честно говоря, у меня не хватило не столько, может быть, умения, сколько терпения.
Когда я через несколько месяцев попробовал понять информацию, все еще проходившую с компьютера Сергея Викторовича… Это уже было невозможно. Шум. Сначала я решил, что шумит аппаратура – квантовые модули, так я думал, решают одновременно триллионы задач, все смешивается в нашем пространстве-времени, и вместо решения возникает идеальное кодирование, когда в информации не только враг не разберется, но и сам исследователь. На какое-то время я опять бросил… Делал материал о патриархе космологии Тегмарке. Он получил Нобелевку, и я ездил со съемочной группой в Стокгольм. Когда вернулся, мелькнула мысль… Она давно у меня мелькала, но проверить не было возможности, а тут… В общем, сидел я у своего монитора, вывел синхрон Сергея Викторовича, хаос его чисел, знаков, букв, линий…
– Погодите, – прервал монолог Колодана Борщевский. – Вы хотите сказать, что все эти годы имели на своем компьютере выход… Черт возьми, Игорь, для чего тогда вы так настойчиво хотели сейчас поглядеть из-за плеча Чистякова? Что за игры, если вы все прекрасно…
– Знал, да. Но мне нужно было понять, соответствует ли моя картинка той, что была на экране Чистякова! У меня на компьютере был хаос, но, может, этот хаос возникал при передаче, происходила квантовая кодировка, и смысл смывало, как волной цунами? А на самом деле Чистяков был предельно четким и формулы выводил, как все порядочные люди? Я должен был увидеть его за работой! Без этого я не мог сказать: верны ли мои выводы. А как я мог проверить? Сам Чистяков из общения выпал. Лида на мои просьбы перестала отвечать… давно уже. В общем, когда представилась возможность…
– И что? – с интересом спросил Борщевский. – Вы хотите сказать, что разглядели смысл?
– Нет! – с восторгом воскликнул Колодан. – Ни малейшего! Значит, я прав.
– В чем?
– Погодите. В отличие от Чистякова, я еще человек классической формации, не квантовой. Когда у меня не получилось разобраться в смысле, я все забросил – сказал себе, что Чистяков свихнулся, что бы ни говорили психиатры, и глупо тратить свое время на чепуху. Занимался исключительно журналистикой, но что-то происходило в это время на уровне квантовых модулей. Невозможно сказать, связаны они друг с другом или нет, какую часть задачи решает сейчас мой модуль, а какую – модуль любого другого компьютера на планете, а может, и не только на планете, а может, и вовсе не в нашей Вселенной. Месяца три назад я увидел в какой-то момент знакомое уравнение. У меня, черт побери, абсолютная память на такие вещи. Я смотрел на уравнение какое-то время и вспомнил, почему оно мне знакомо. Это было одно из уравнений Чистякова – из тех, которые он во множестве писал без всякого для меня смысла и толка. Тогда мне пришла в голову мысль… Та самая, которую я только сейчас смог проверить.
В спальне деда что-то упало. Не тяжелое, но звук был слышен отчетливо, как раз в это время Колодан замолчал и в тишине услышал сначала легкий хлопок, будто кто-то ударил в ладоши, а потом шлепок, и услужливое подсознание подсказало: что-то упало на пол, но он сразу подумал о том, что это что-то могло не упасть, а удариться, например, о стену. Или о шкаф. Может, о потолок – почему нет?
Борщевский выбежал из кухни так быстро, что Лида не успела заметить, когда это произошло: только что он сидел у стола, опустив взгляд и, казалось, не слушал длинную и для него, видимо, не интересную речь Колодана, – и вот его уже не было, будто сменили кадр в записи.
– Господи! – вскрикнула Лида и поднялась, но так и осталась стоять у стола, наклонившись, готовая бежать, но все же и не готовая тоже, нужно было ее поддержать, взять за руку, она этого хотела…
Когда они вошли в комнату Чистякова, Колодану сначала показалось, что там ничего не изменилось. Борщевский стоял на коленях у компьютерного стола и что-то пристально рассматривал на полу. Небольшое, темное, продолговатое, похожее на брусок то ли дерева, то ли металла, а, может, пластилина. Борщевский взял предмет в руки и поднялся.
– Со стола упал, – сказал он задумчиво. – Странно, правда?
Предмет оказался статуэткой рыцаря печального образа, тощего, с длинной пикой в руке. Тяжелый металл – чугун, скорее всего, потому и звук падения оказался таким гулким. Колодан вспомнил – он видел статуэтку днем, она стояла… нет, не на столе, почему Борщевский решил, что на столе, Дон Кихот был на полке, где выстроились старые книги. Рыцарь стоял слева у края полки, а справа была такой же по высоте бюст Эйнштейна: растрепанная грива, взгляд исподлобья, ширпотреб, на старом Арбате такой можно купить за стольник. Сейчас на полке стояли только книги – не было не только Дон Кихота, но и Эйнштейна. Почему Борщевский говорит, что рыцарь упал со стола?
– С полки, – поправил Колодан. – Только, если упал, почему на это место? Не мог он…
– Со стола, – раздраженно сказал Борщевский. – Вы ненаблюдательны, Игорь. Дон Кихот стоял на этом месте и действительно, вы правы, никак не мог оттуда упасть сюда.
– А Эйнштейн? – спросил Игорь. – Куда делся Эйнштейн?
– Какой Эйнштейн? – удивился шеф охраны.
Лида подошла к полке и провела ладонью по ее поверхности – будто решила, что там осталось что-то невидимое. Покачала головой и посмотрела на Колодана – не со страхом и не с удивлением даже, ему почудилось в ее взгляде противоположное чувство: вот, мол, хорошо, так и должно быть.
– Статуэтка, – объяснил Игорь, – стояла днем на полке с книгами. Там еще Эйнштейн был.
– Вы уверены? – с ясно слышимой иронией спросил Борщевский. – Вечером, когда я осматривал комнату, рыцарь стоял на компьютерном столе в правом углу, вон там. И если бы почему-то упал, то оказался бы за дальней ножкой, отсюда вообще не был бы виден. А Эйнштейна в комнате не было, уверяю вас. Ни здесь, ни на полке, нигде.
– Был, – вмешалась Лида и подошла ближе к Колодану. – Там, на полке, да. И рыцарь. Они всегда там стояли. Дед купил, когда мне было лет пять. Сюда на полку сам поставил, когда переехали, я только пыль вытирала, а с места не сдвигала.
Борщевский внимательно выслушал, едва заметно покачивая головой и покусывая губы, подошел к полке:
– Здесь немного пыли. Везде, обратите внимание. Если бы что-то стояло, то остались бы следы. Их нет.
Следов действительно не было.
– Вы когда вытирали пыль в последний раз, Лидия Александровна?
– Позавчера.
– Два дня, точно. И никакого следа от стоявшей якобы там статуэтки.
– Господи, – сказала Лида. – Чему вы удивляетесь? Это тут каждый день по десять раз… Но статуэтки обычно не… Поэтому я там…
– Вы можете говорить законченными фразами? – поинтересовался Борщевский.
Колодан подошел и забрал Дон Кихота из рук Борщевского. Повертел перед глазами, подумал, куда поставить и, встретив взгляд Лиды, поставил на полку – слева, у самого края. Ему показалось, что рыцарь удовлетворенно кивнул и поднял выше пику. Хотел, похоже, поднять и левую руку, приложить ладонь к глазам и посмотреть вдаль, но передумал и только переступил с ноги на ногу.
– Полтергейст, а? – ехидно сказал Борщевский. – Закрытая комната, предметы сами собой…
– Какой, к черту, полтергейст! – возмутился Колодан. – Вы дадите мне закончить? Последний эксперимент, и вы сами увидите.
– Эксперимент? – устало произнес Борщевский. – Что вы собираетесь…
– Лидин телефон, – сказал Игорь, – это кладезь информации. Там все есть – и вопросы, и ответы. Вообще-то, если бы я еще днем догадался… Я хочу посмотреть записи – нет, на этот раз не Сергея Викторовича за компьютером. Вы снимали в комнатах?
– Я… нет, не снимала. Зачем?
– Неважно. Это и сейчас можно сделать, хотя вероятность, конечно, уменьшается.
– Я так понимаю, – Борщевский подошел к Колодану, – вы хотите иметь достаточно длительную запись в комнатах?
– Да, и перешлю файлы на свой компьютер, – объяснил Колодан. – Если я прав, то там будет то, что нужно. А если не прав, то обработка ничего не даст, тогда и смотреть будет нечего. В любом случае…
– Что вы хотите увидеть? – сдавленным голосом произнесла Лида. Она отошла к окну и стояла, вглядываясь в ночную темноту, время от времени прерываемую далекими сполохами. Прижалась лбом к стеклу и говорила, не оборачиваясь, будто не хотела даже видеть своих гостей.
– Не что, а кого, – поправил Колодан. – Немного подождем, хорошо?
– Сколько времени может занять обработка? – деловито осведомился Борщевский.
– Сейчас… – пробормотал Колодан, глядя на видимый пока ему одному экран своего телефона. Перед его глазами проплывали сначала числа, которые он фиксировал взглядом и переадресовывал в память, а потом стали проходить одна за другой неподвижные картинки, и на его лице возникло выражение блаженства, будто он в храме узрел лик Спасителя. Борщевский присел на кончик стола и внимательно следил за тем, как Колодан, играя в воздухе кончиками пальцев, будто на невидимом рояле, разбирал переданные компьютером кадры. Шеф охраны пытался понять, что делал журналист, у него был опыт в распознавании движений пальцев, глазных яблок, даже по движению краешков губ он мог понять, какие действия с телефонными данными предпринимает абонент, это была часть его работы, ему приходилось принимать решения, имея только эту, очень, по сути, ненадежную информацию, в понимании которой было больше интуиции, чем расчета, и сейчас Борщевский приходил в недоумение. Похоже, Колодан фиксировал на полученных кадрах предмет, который не должен был там находиться. Странно.
– Так что же? – нетерпеливо сказал Борщевский.
– Там дедушка в некоторых кадрах, – спокойно произнесла Лиза и улыбнулась: простите, мол, что раньше не сказала, я знала, конечно, но…
– Ну вот, – с удовлетворением сказал Колодан. – Теперь можно смотреть. Я спроецирую на стену, хорошо? Двумерное изображение более четкое, а звука все равно нет, так что…
Он отошел к окну и встал рядом с Лидой. Прилепил телефон на плечо, чтобы проекция получилась более устойчивой.
– Первый кадр, который выловила машина, – драматическим голосом заговорил Игорь, будто стоял на кафедре перед большой и скептически настроенной аудиторией, – тринадцать часов одиннадцать минут, сорок три секунды… миллионные доли не так интересны, верно? Вот.
В простенке между дверью и полками, появился темный квадрат.
– Выключить свет? – спросил Борщевский. – Будет лучше видно.
– Немного притушите, – кивнул Колодан, – этого достаточно.
Борщевский подошел к двери, пересек по дороге проекционный луч, отчего темный квадрат отпечатался на его затылке, и слегка повернул кружок выключателя. Свет померк, а квадрат на стене высветлился, стала видна комната: полки, угол стола, фотография галактики, освещение было дневным… а это что? Кто?
В кадре возник – именно возник, а не вошел, – седой мужчина в черных широких брюках, больше похожих на пижамные штаны, и светло-зеленой рубашке в мелкую клетку, с закатанными рукавами, обнажавшими дряблые руки. Мужчина стоял вполоборота, кадр был неподвижен, мгновение застыло, видна была левая щека и кончик носа, жаль, не видно глаз, только часть брови, а ниже уха большая темная родинка. Мужчина был, скорее всего, не старым, седина не увеличивала его возраст, волосы были аккуратно пострижены, но на макушке все равно торчали в разные стороны.
– Господи, – пробормотала Лида и крепко ухватила Игоря за локоть, будто боялась потерять равновесие. – Это… Это не сегодня.
– Я и не говорю, что сегодня, – тихо сказал Колодан.
Чистяков выглядел лет на десять моложе, подтянут, дряблый, конечно, никогда спортом не занимался, мышцы никуда не годятся. Родинка под левым ухом… Была у Чистякова родинка? Игорь не помнил, утром не разглядел, а десять лет назад, когда встречались на семинарах или разговаривали в коридоре института, не обращал внимания…
– Эту рубашку, – сказала Лида медленно, – я купила… когда же… да, в мае тридцатого. Он тогда еще… Я и не думала, что уже тогда… Господи…
– Уже тогда, – эхом повторил Игорь. – Май тридцатого, одиннадцать лет назад. Сколько лет Сергей Викторович носил эту рубашку?
– Два месяца! – воскликнула Лида. – Он пролил на нее виноградный сок, я так его ругала! Рубашку испортил, пришлось выбросить.
– Отлично! – удовлетворенно произнес Колодан. – Хорошая датировка, с точностью два месяца, я даже не надеялся. Посмотрим следующий кадр. Учтите, я понятия не имею, что там…
Изображение сменилось мгновенно – старая липа распушила крону, приспустила нижние ветви, как траурные флаги. Колодан вспомнил – это было днем, они примчались с Лидой после звонка Надежды Федоровны, а вот и часть ограды, справа должна быть калитка, через которую они с Лидой вошли (вбежали!) и где их ждала взволнованная (потрясенная!) тетя Надя, но калитка в кадр не попала. Между кленом и стеной с задумчивым видом стоял мужчина лет пятидесяти в синем джинсовом костюме старого покроя, с клапанами и молниями, таких давно не носили, пожалуй, с прошлого века, на голове мужчины была серая шляпа с очень маленькими полями и черной лентой, на которой легко читалось слово «Зеленый». Видимо, было там и второе слово, но его Игорь не видел. Чистяков стоял, задумавшись, смотрел в объектив и будто хотел что-то сказать. Что-то не очень важное, какую-то легкую глупость, если судить по выражению лица. И еще было в этом лице что-то… Игорь не смог определить сразу, он все-таки плохо знал Чистякова, а Лида сказала:
– Почему у него глаза зеленые?
Пожалуй, да. Изображение было таким четким, что на расстоянии нескольких метров можно было разглядеть: глаза у Чистякова зеленые, кошачьи, Колодан и не видел никогда у людей таких глаз. На предыдущем кадре у Чистякова были карие глаза, обычные, как у многих, у Лиды такие же.
– Эффект съемки? – предположил Борщевский, подойдя ближе и разглядывая изображение. – Что-то отражается?
– Нет, – отрезал Колодан. – Компьютер корректирует оптические эффекты. Отражение? Исключено. Глаза зеленые.
– Не может быть! – воскликнула Лида.
– Поехали дальше, потом разберемся в деталях, – Колодан перещелкнул кадр, на экране возникло кресло, где обычно сидел Чистяков, куст сирени на заднем плане, листья слегка пожухли, казалось, что растение лишилось жизненных сил, стало похоже на человека, опустившего руки и склонившего голову перед неизбежным. По идее, слева вне кадра остались Надежда Федоровна, повторявшая, как она на минуту оставила Сергея Викторовича, а когда вернулась, кресло стояло пустое, и как он мог исчезнуть, когда все заперто, не через стену же перелез, а Лида тихо сказала: «Пожалуйста», и тетя Надя замолчала на полуслове, Колодан отчетливо вспомнил этот момент. Конечно же, кроме них, в саду никого не было, а сейчас в кадре стоял спиной к объективу мужчина в легких светлых шортах, коричневых сандалиях на босу ногу и широкой, защитного цвета, майке внапуск. Мужчина слегка повернул голову влево, видно было ухо и темное родимое пятно – конечно, это был Чистяков, но почему так странно одет? И еще было что-то в его облике… Да! Седая шевелюра, но с тремя темными прядями, будто специально покрашенными, так, во всяком случае, казалось, хотя Колодан и был уверен в том, что пряди настоящие. Когда-то у Сергея Викторовича действительно были такие волосы, а потом поседели окончательно. Молодое лицо или старое – не разглядеть, но…
Игорь ощутил, как Лидины ногти впились в кожу его локтя.
– Он? – спросил Борщевский.
– Одиннадцать лет назад, – прошептала Лида. Почему-то она боялась повысить голос, будто и сейчас дед мог невидимым находиться здесь и все слышать. – Эту майку я ему купила, когда… Мы здесь только обустраивались. Жара была, а дед ходил, как на приеме у президента. Я его заставила надеть что-то такое… легкое. На майке спереди – рисунок: сталкивающиеся галактики с фотографии «Хаббла», дед только потому и согласился надеть эту майку, а то никак…
– У него действительно были такие пряди? – спросил Борщевский Лиду, но ответил Колодан:
– Да. Красивые пряди были, помню. Весной волосы были темными, почти черными, а к осени он стал совсем седым, очень быстро. Когда я приехал на похороны… Извините, Лида. Да, точно… Тридцать первый год.
Лида всхлипнула, Борщевский бросил на нее короткий взгляд и спросил:
– Сколько кадров с разными Чистяковыми?
– Двести семьдесят четыре, – сообщил Колодан. – Скорее всего, очень много пропущено из-за недостаточного разрешения во времени.
– И что это все значит?
– Пусть Лида объяснит, – сказал Колодан. – Лида, вы понимали все с самого начала, верно?
Он повернулся к Лиде. Если ты понимала, то почему морочила мне голову? Лида подняла на него измученный взгляд и сказала: да. Да, я думала, что все понимала. Мне так казалось. Я не хотела тебя обманывать, но как я могла сказать правду, ты бы не поверил, ты тоже не говорил всей правды, я думала, что ты журналист, я не знала, а если бы и знала, то, наверно, все равно не сказала бы, ты бы не понял, есть вещи, в которые невозможно поверить, пока не увидишь своими глазами, а когда увидишь, то веришь, хотя это неправильно, ведь глаза могут лгать, видишь ты не всегда то, что происходит на самом деле, я не хотела, чтобы ты мне верил или не верил, ты должен был убедиться, и я на самом деле не знала, что с дедом, честное слово, я и сейчас…
Что-то прервалось, Колодан перестал слышать тихий Лидин голос, звучавший в мозгу, как мелодия без слов, но смысл этой мелодии он понимал точнее, чем мог бы понять слова.
– Можно посмотреть еще? – спросила Лида.
– Есть ли там будущие изображения, а не только прошлые? – перебил девушку Игорь. – Мне тоже интересно. Это, собственно, самое главное.
Он перещелкнул кадр. Входная дверь со стороны сада, чуть приоткрытая, была видна часть прихожей, а на ступеньках лежала тень, Игорь вспомнил: это была его тень, он бежал, он только что услышал, как вскрикнула Надежда Федоровна, и бросился на крик… В дверях, так, что не столкнуться было невозможно, стоял Чистяков. Он немного наклонился и внимательно рассматривал что-то, лежавшее на крыльце, но там ничего не было, разве что-то мелкое, надо будет увеличить изображение…
– Приблизьте, – сказал Борщевский. – На что он смотрит?
Изображение увеличилось, Игорь показал ноги Чистякова и то место, куда он смотрел – деревянное крыльцо, крашеные доски, краска облупилась, между досками выглядывали стебельки травы и какой-то мелкий цветок, несколько муравьев тащили ветку… На что тут смотреть?
Изображение дернулось, теперь Колодан видел Чистякова в полный рост. Тот был в черном костюме-тройке, брюки суженные, пиджак распахнут, жилетка застегнута на все пуговицы, белая рубашка, только галстука не хватает, кто же надевает такой костюм без галстука? И лицо у Чистякова… старое лицо, морщинистое, изрезанное, как долина Шпеера на Марсе, где множество оврагов и расщелин перекрывают друг друга, лет восемьдесят ему, если не больше, а взгляд молодой, пристальный, на что же он все-таки смотрит так внимательно? Карие глаза, конечно, карие, а не голубые и не зеленые, почему в прошлом кадре у Чистякова была зеленые глаза? А почему в этом кадре у Чистякова такое старое лицо?
– Костюм, – пробормотала Лида. – Никогда не было у деда такого… Он терпеть не может костюмы. А жилетка…
– Это будущая картинка, Лида, – сказал Колодан.
Лида оттолкнула Игоря и медленно пошла к экрану, поднимая руки. Хотела потрогать изображение? Нет, остановилась в двух шагах, что-то привлекло ее внимание…
– Деду здесь лет восемьдесят, – сказала она тихо. – Значит, все будет хорошо.
– Гм, – хмыкнул Игорь. – Да… Конечно.
Похоже, он не был в этом уверен.
– Еще, – сказала Лида. – Два-три кадра.
На следующем кадре был коридорчик, который вел к кладовой. Слева окно, пыльное стекло, свет падает косо, на полу тень от рамы, а справа стена, две полки с какими-то банками, странно, Игорь помнил, как они в этот коридор вбежали, как увидели следы на полу, сейчас не видно, камера не показывает пол, зато видно другое – Чистяков стоит у правой стены, на нем та самая пижама, что была утром, когда Колодан пришел брать интервью, это точно тот Чистяков, и рубаха на нем та же, утренняя, он отлично ее запомнил, и легкая небритость, взгляд рассеянный, никуда Чистяков не смотрит, ничего вокруг не замечает, думает о чем-то или, наоборот, ни о чем?
– Еще, – сказала Лида.
Еще был Чистяков на фоне раскрытой двери в кладовку, этот момент Игорь тоже помнил, конечно. Он хотел войти, заметил мелькнувшую тень, обернулся, женщины обернулись тоже и увидели призрак. А Чистяков в это время, получается, выходил из кладовой? Это был другой Чистяков, виден он был по пояс, аккуратная синяя рубаха с закатанными рукавами, две верхние пуговицы расстегнуты, тощая шея делает его похожим на ощипанного цыпленка, лицо мрачное, взгляд суровый, что-то Чистякову не нравится, чем-то он сильно недоволен, а цвета глаз не видно, слишком темно…
– Эту рубашку, – сказала Лида, – я в прошлом месяце выбросила, она была совсем старая.
– Пока достаточно, – Колодан погасил экран.
– Лидия Александровна, – Борщевский, не спрашивая разрешения, закурил и поставил зажигалку на подоконник, – у вас найдется что-нибудь покрепче кофе?
– Да, – сказала Лида, и Борщевский, взяв девушку под руку, повел ее к двери. Колодан пошел следом и, сам от себя не ожидая, крепко ухватил руку Борщевского выше локтя.
– Позвольте, – сказал он, открывая перед Лидой дверь в кухню.
Лида достала из холодильника почти пустую ужу бутылку «Смирнова», поставила на стол рюмки, Борщевский разлил водку, выпили, не чокаясь, быстро, будто только и ждали момента, когда можно будет расслабиться.
– Садитесь, – радушным тоном хозяина пригласил Игорь. – Попробую объяснить, если вы настроены слушать лекцию по физике.
– Лично я не настроен, – отрезал Борщевский, но все же сел, пристроившись, однако, так, чтобы в любой момент можно было вскочить.
Лида села рядом с Игорем, колени их соприкоснулись, и журналист, ощущая себя мальчишкой-переростком, потихоньку опустил руку и положил ладонь на Лидино колено, она чуть отодвинулась, но руку не сбросила, и опять между ними пробежал ток, Колодан не смотрел на девушку, не сводил взгляда с большого цветка на клеенке, сосредоточился или, наоборот, заставил внимание рассеяться, не бросай меня, сказала Лида, ну что ты, я здесь, сказал он, скоро все кончится, нет, пожалуйста, не говори так, ничего не должно кончиться, я не смогу, если все кончится, ну, хорошо, успокойся, я неправильно нашел слово, не кончится, конечно, но будет хоть что-то понятно, мне и раньше было понятно, извини, что я… ничего, ты ведь не хотела ничего дурного, нет, но мне было страшно, поэтому я разрешила тебе поехать со мной, отчего тебе было страшно, ну, как ты не понимаешь…
– В две тысячи тридцать втором Сергея Викторовича отправляют на пенсию, – сказал Колодан. – Он больше не может работать, уходит в себя, все меньше реагирует на окружающее. Вряд ли кто может сказать точно, когда это началось, это процесс очень постепенный…
– Я могу сказать, – Лида говорила так, будто каждое слово давалось ей с трудом, она сжала пальцы Игоря, лежавшие у нее коленях. – Это началось в тот день, когда погибли мама с папой.
Вот. Я это сказала. Я молчала об этом столько лет. Я столько лет об этом думала. Я не могла жить, вы понимаете, ты понимаешь, Игорь…
– Ах, – выдохнул Колодан. – Да. Я так и думал.
– Это был мой день рождения…

* * *
Лиде исполнялось восемнадцать. Она была влюблена, и ей было все равно, как в семье станут отмечать день ее совершеннолетия. С Костей у нее были свои планы – посидеть в «Пастушке», потом гулять по ночной Москве. Ночью в Москве хорошо целоваться – нигде и никогда не может быть лучше, и не потому, что Москва чем-то отличается от других городов, нослучилось так, что Костя первый раз поцеловал Лиду, когда провожал домой с дискотеки, было не поздно, половина одиннадцатого, но все равно ночь, а для Лиды так и вовсе никакой разницы – одиннадцать вечера или два ночи.
Они медленно шли по Лосиноостровской, иногда их пальцы соприкасались, будто представители разных цивилизаций пытались войти в контакт и сразу пугались, вдруг не получится, так трудно понять друг друга, а потом, когда подошли к углу Пермской, Костины пальцы неожиданно крепко ухватили ее руку, их лица, видимо, оказались слишком близко друг от друга, неумолимая сила притяжения заставила… да, именно заставила, и именно природная сила, а не их взаимное желание. С законом природы не поспоришь, верно?
В общем, они решили справить день рождения в «Пастушке», посидеть вдвоем, болтать чепуху, а потом гулять, гулять… мама будет каждую минуту звонить, но мы оставим автоответчик, все равно координатка работает, так что предки будут знать, где они находятся…
«Если что» случилось в тот вечер дома. Когда Лида уходила, папа сидел за своим компом и подбивал дневные результаты, мама смотрела «Кормушку» без интерактивного включения, видимо, устала, не хотела лишних эмоций, а дед готовил себе на кухне легкий ужин. Лида, уходя, чмокнула его в щеку, он сказал: «Такой день, а ты уходишь». «А какой? – сказала она. – Когда тебе было восемнадцать, ты дома с предками праздновал?» Дед задумался и сказал странно: «Когда мне было восемнадцать, меня вообще не было». Она хотела спросить: «Как это?», но если бы спросила, он начал бы объяснять, а она торопилась, Костя ждал в сквере напротив, Лида сказала «Пока» и убежала, лифт дожидаться не стала, спустилась с шестого по лестнице, чуть не наступила на бомжа, сидевшего на ступеньке между вторым и третьим этажом (или между первым и вторым? Она уже не помнила) и выпивавшего – так ей, во всяком случае, показалось, хотя она и пронеслась мимо, будто в свободном падении без парашюта.
Хороший получился вечер, замечательный, и только ближе к полуночи она посмотрела входящие звонки: ни мама, ни отец ни разу не позвонили. Не хотели мешать?
Костя проводил ее до дома и поцеловал перед подъездом так, что у Лиды захватило дух, самое было время влепить ему пощечину, потому что он уж слишком… но дух, который у нее захватило, куда-то спрятался, и пришлось позволить… а потом еще… Когда она поднялась домой, в квартире было темно, свет не горел нигде, и это было так странно и страшно, что Лида не помнила, как вошла – была на лестничной клетке и вдруг оказалась в гостиной, руки упирались в столешницу, она смяла пальцами клеенку, на которой стояло, видимо, что-то тяжелое и неподатливое, было темно, как… сравнения в голову не приходили: просто было темно. и Лиде показалось, что кто-то стоял у шкафа и наблюдал за ней невидимыми пронзительными глазами.
– Мамочка, – прошептала она.
Нужно было включить свет, но для этого она должна была вернуться к двери, нашарить выключатель… можно было и словом, но выключатель настроен был на мамины интонации, Лида легко их повторяла, но сейчас у нее не получилось бы…
Она сделала эти три шага. Не сразу. Сначала один. Постояла, послушала, немного успокоилась, она уже почти не боялась того, кто смотрел на нее со стороны шкафа, он не страшный, потому что, если бы хотел сделать ей что-то плохое, то уже сделал бы, зачем ждать, пока она включит свет и сможет увидеть…
Еще шаг. Может, она идет не в ту сторону? Может, нужно правее? Или левее? «Если я не сделаю шаг сейчас, – подумала она, – то не сделаю никогда, упаду тут и умру».
Еще шаг – и пальцы уперлись в холодную поверхность стены. Чуть выше…
Она нащупала выключатель и едва не ослепла от вспыхнувшего освещения. Обернулась без ощущения ужаса, она готова была встретиться со взглядом, который…
Это было всего лишь зеркало. Большое зеркало из прихожей стояло сейчас там, где должно был быть шкаф. Она сама на себя смотрела из темноты, свой взгляд на себе ощущала. Никого нет, бояться нечего. И тогда Лида испугалась по-настоящему. Что значит – никого нет? Где мама? Папа? Дед? Почему так тихо?
– Мама, – позвала Лида, как ей сначала показалось, очень громко, но на самом деле только подумала, а говорить не могла.
– Мамочка, – сказала она, наконец, вслух, но так тихо, что только она и могла себя услышать, а больше никто.
Мама молчала, и Лида заставила себя, наконец, сделать несколько шагов в сторону родительской спальни – дверь была слева, а справа дверь в ее комнату, но там ей делать было нечего, если она здесь, а не у себя. Мысль показалась Лиде логичной, дверь в спальню, обычно прикрытая, но никогда не запертая, с чего бы родителям запираться, не открылась от поворота ручки, и Лида навалилась всем телом, она не могла поверить, что папа с мамой заперлись изнутри. Зачем? И почему так тихо? Легли спать, не дождавшись дочери? А перед этим переставили зеркало?
Дверь не открывалась, и Лиде не осталось ничего другого, как пойти к деду, уж он-то должен быть в курсе произошедшего, в его комнату можно было попасть, если выйти в коридор – прямо напротив гостиной.
– Дед! – позвала она и не получила ответа.
Дверь была не заперта, дед запирался редко, только если ссорился с сыном, тогда он хлопал дверью и демонстративно поворачивал ключ. С невесткой он не ссорился никогда, во всяком случае, Лида этого не помнила: во всех семейных разборках дед был на стороне мамы, ничем свою позицию не объясняя.
Дед сидел в своем любимом компьютерном кресле и мирно спал, свесив голову на грудь, дышал тихо, неслышно, а на экране всплывали и таяли пузыри, загогулины, эллипсоиды, между которыми, как змейки в террариуме, сновали длинные формулы, сами себя порождавшие и сами с собой расправлявшиеся. Компьютерные миры возникали и рушились в тишине, будто сражение происходило в космическом пространстве.
Лида тихо отступила. Почему-то она точно знала – не чувствовала, не предполагала, а именно знала так же хорошо, как дважды два четыре, – что деда будить не нужно, пусть спит, потому что… просто не нужно, и все. Она вернулась к двери в родительскую спальню, и на этот раз произошло удивительное – на поворот ручки дверь отреагировала, как и должна была: тихо начала открываться. Лида распахнула дверь рывком, вошла, ожидая увидеть… нет, она ничего не ожидала, боялась ожидать, сдерживала собственное воображение, которое…
В комнате никого не было. На столе у шкафа лежали сложенные стопкой два больших банных полотенца и два – меньшего размера, для головы. Папа с мамой собирались купаться. Мама всегда купалась, когда папа был дома, просила его потереть спину, и он это, судя по доносившимся из ванны звукам, делал с удовольствием, а потом мама ему терла спину, и они хохотали, и, наверно, брызгались, как Лида, когда ей было поменьше лет.
Сейчас из ванной не доносилось ни звука, значит, родителей там нет точно, они, во-первых, всегда устраивали шум и хохот, а, во-вторых, полотенца-то лежали в комнате, значит, папа с мамой только собирались купаться, но что-то их отвлекло… что?
Лида вышла в коридор и увидела деда у двери в ванную – он стоял к ней спиной, на нем был темный свитер, в котором он обычно ездил на работу, и серые брюки, неизвестно откуда взявшиеся – в дедовом гардеробе таких не было, Лида знала точно, может, родители ему купили, пока ее не было дома… Дед, похоже, только что вышел из ванной, закрыл за собой дверь и смотрел вглубь коридора, но там и смотреть было не на что – глухая стена, на которой, сколько Лида себя помнила, висела фотография горной вершины, причем никто не знал, какой именно: папа говорил, что это Канчеджонга, мама – что снимали в предгорьях Эльбруса, а дед вообще утверждал, что это неземной пейзаж, вы только посмотрите, как падают тени, такое впечатление, что на небе не одно светило, а два.
– Дедушка, – позвала Лида или, скорее всего, ей только показалось, что позвала, а на самом деле лишь подумала. Во всяком случае, дед ничего не услышал, иначе, конечно, повернулся бы к ней, а он так и стоял спиной, не реагируя на ее слова.
Лида еще раз позвала: «Дед, что случилось?», и на этот раз точно произнесла вслух, она даже эхо услышала, никогда здесь не было эха, не такая в коридоре акустика. Дед повернулся, наконец, к ней лицом, и Лида, мгновение назад готовая броситься ему на грудь, застыла, вжавшись в стену, потому что дед ее не видел – точно не видел, сомневаться не приходилось, он и повернулся не потому, что услышал ее голос, просто ему что-то пришло в голову, он повернулся и пошел, глядя перед собой, дошел до своей комнаты и скрылся там. Лиде показалось, что он и дверь не открывал, но это наверняка было игрой ее возбужденной фантазии. Как бы то ни было, дед ушел к себе, не обратив на нее внимания, хотя в коридоре горел свет, и не увидеть Лиду дед не мог, даже если был погружен в собственные мысли, как это часто бывало.
Надо, – сказала себе Лида. Войти в ванную. Да. Там что-то произошло. Почему так тихо? В ванной никого нет – почему она боится? Почему ноги… Нет, ноги все-таки двигались, если о них думать, как о рычагах, которые нужно переставлять – раз, два, левая, правая… Дверь была закрыта, конечно, но, что странно, заперта изнутри. Дед был с ними, потом вышел, а они закрылись? Никогда такого не было. И почему тихо? Что они там…
Лида постучала, подождала, как ей показалось, минуты две, а на самом деле, скорее всего, не больше трех секунд, и постучала опять.
Тишина. Лида приложила ухо к двери. Показалось ей или она действительно услышала шум вытекавшей из крана воды?
Наверно, надо было действовать совсем не так, как она поступила на самом деле. Надо было притащить табурет из кухни, влезть и посмотреть в окно под потолком, тогда бы она увидела… а она, не очень понимая, что делает и зачем, вернулась в комнату деда и обнаружила его спящим перед компьютером. Похоже, он и не пошевелился за то время, что Лиды не было в комнате, но когда он успел, ведь только что, минуты не прошло, как он… горазд спать, однако… И одежда…
– Дедушка, – позвала Лида, и тот медленно выплыл из сна, повернул к внучке голову, улыбнулся обычной своей улыбкой:
– Черт, опять я уснул. Молодец, что разбудила. Какая-то голова сегодня тяжелая… Что?
Он, наконец, увидел… страх? Наверно.
– Что с тобой? – дед рывком поднялся. – Что-нибудь случилось?
– В ванной, – Лида не могла говорить, потянула деда за рукав, и он пошел за ней, ничего не понимая, она точно видела, ощущала, что он ничего не понимает и не помнит, как только что сам…
– Заперто, – Лида подергала дверь, и дед подергал тоже, убедился и сказал коротко:
– Принеси табурет.
Она принесла, и дед взгромоздился, опираясь не ее плечо, бросил в окно взгляд и едва не упал, Лида его поддержала и едва сама не упала тоже.
– Господи, – бормотал дед, – черт, что же это такое…
Она боялась спросить.
Дед набросился на дверь, как на уличного хулигана, посмевшего обидеть его любимую внучку: плечом, еще плечом, потом ногами, опять плечом…
Дверь распахнулась, и дед вломился в ванную, откуда в коридор сразу потекли струи воды.
– Скорую! – крикнул дед.
Что происходило потом, Лида помнила плохо. Точнее, сначала вообще не помнила, включилась только, когда врачи «скорой» уже покидали квартиру, лица у них были мрачные и подозрительные, а потом появилась милиция, ходили по квартире, всюду смотрели, Лида сидела в гостиной на диванчике, ей так приказали, а кто приказал, она не могла вспомнить, только интонации голоса, деда рядом не было, но откуда-то доносился его голос.
Потом все ушли, и появился дед, белый, как холодильник, и какой-то другой, Лида не сразу поняла, в чем дело: в шевелюре деда не осталось ни одной темной пряди, и это было страшно, но самого страшного она пока не знала, дед ей не сказал, только сел рядом, обнял и прижал ее голову к своему плечу. И молчал. И плакал. И опять молчал. Так они и сидели, а Лида уже знала: папы с мамой нет. Не то, чтобы просто нет, но никогда не будет.
Что произошло на самом деле, она узнала утром, когда пришел следователь, задавал вопросы и сам рассказывал, а ночь они провели с дедом вдвоем на диване, оба плакали, и Лида молчала, думала, что вообще разучилась говорить, так и будет молчать всю жизнь… не хотелось ни есть, ни пить, ни в туалет, ничего вообще не хотелось, хотя она еще не знала, что случилось, но осознание того, что папы с мамой нет больше, было таким всепоглощающим, что ни для чего больше места не оставалось – ни в мыслях, ни в подкорке, ни в теле, нигде…

* * *
– Наутро, когда пришел следователь, я стала понимать, на каком свете… – Лида говорила монотонным голосом, будто медленно произносила текст, давно записанный на длинной бумажной ленте, где на каждой строке помещалось по три-четыре слова, между которыми нужно было делать короткие паузы, странно воспринимавшиеся на слух.
– Давайте, – перебил девушку Борщевский, – я скажу, что знаю, чтобы вы… вам это и сейчас тяжело, я вижу…
Лида кивнула.
– По материалам дела Александр и Елена Чистяковы обнаружены были лежавшими в ванне, заполненной прохладной водой. Кран был открыт, но ненамного. Напор не был сильным, и ванна наполнялась медленно, из чего следователь, который вел дело, сделал вывод, что трагедия произошла не ранее получаса назад, это подтвердил и судмедэксперт. Александр и Елена стояли в ванне, судя по тому, как располагались их тела, когда оба упали. Бытовой несчастный случай, в Москве каждый год фиксируется до восьмидесяти таких инцидентов, связанных с использованием ручных ароматических нагревателей – приятная штука, особенно в эротической обстановке, но опасная, там и в инструкции написано: обращаться осторожно… Когда такой нагреватель падает в воду, или происходит короткое замыкание, внутреннюю проводку редко ремонтируют, ток проходит по железным трубам в душ или кран… Типичный, к сожалению, случай. Следователь отметил в протоколах шоковое состояние, в котором находились отец погибшего и его внучка Лидия, восемнадцати лет. Вы потом больше месяца лежали в Первой градской…
Лида кивнула.
– Случай был типичный, – продолжал Борщевский, – и следователя интересовало, в общем-то, одно обстоятельство: в квартире, кроме погибших, находился отец Александра, пенсионер, в прошлом довольно известный ученый Чистяков. Когда в ванной упал нагреватель и случилось короткое замыкание, предохранители, естественно, выбило, свет погас во всех комнатах. К тому же, падение прибора… довольно громкий звук, верно? Сергей Викторович должен был услышать. Следователь попался дотошный, я с ним не знаком, да он, кажется, и умер уже… Он разговаривал с Чистяковым трижды, задавал вопросы, не нашел в ответах противоречий – заснул, мол, у компьютера, ничего не слышал, его внучка разбудила… Смущало то, что компьютер работал, а ведь при коротком замыкании система должна была отключиться. И в квартире свет не горел, когда вошла внучка. Значит, Чистяков компьютер включил. Значит, не спал, значит, говорил неправду… Понадобилось привлечь эксперта: оказалось, в компьютере стоял блок задержки, во всех учреждениях такие стоят, в персоналках – редко, но у Чистякова блок был, и если перебои в подаче тока не превышали часа, то компьютер продолжал работать на аккумуляторе. Следствие пришло к выводу, что предохранитель в квартире включила Лида, когда вернулась, хотя она сама этого не помнила. Но больше некому было, если Чистяков спал… В общем, дело закрыли. Именно после той трагедии ваш дедушка стал… как бы уходить от мира, верно, Лидия Александровна?
Лида кивнула.
– Но… – Борщевский хотел заглянуть Лиде в глаза, но Лида сидела, опустив голову, и сыщик взглядом спросил у Колодана, а Игорь взглядом ответил, что с Лидой все в порядке, она слышит, понимает, только, Бога ради, не нужно сейчас задавать вопросы, которые… но Борщевский намерен был задать именно такие вопросы, он взглядом сказал это, вынужден, мол, в свете открывшихся обстоятельств, и Колодан демонстративно обнял Лиду за плечи, провел рукой по ее волосам, то ли поправляя прическу, то ли давая понять, что не даст ее в обиду, пусть спрашивают, что хотят, а отвечать будет он, потому что… просто потому, что он теперь будет отвечать за нее, вместо нее. Сказать взглядом больше он не сумел, но Борщевский и так понял, пробормотал: «Я постараюсь, чтобы…» и вслух произнес:
– Лида, вы не говорили следователю, что видели, как Сергей Викторович выходил из ванной.
Лида кивнула.
– Почему?
Ответить кивком на этот вопрос было невозможно, но Лида именно так и ответила: кивком и неопределенным пожатием плеч, Игорь ощутил это движение, а Борщевский увидел и сказал:
– Вы не хотели, чтобы дедушку в чем-то подозревали?
Лида кивнула.
– В чем? Вы думали, что он мог…
– Прошу вас! – воскликнул Колодан, но Борщевский все-таки закончил фразу:
– …войти в ванну и столкнуть обогреватель?
– Глупости! – Колодан не мог сдержать возмущения. – Дверь была закрыта изнутри, верно? Как мог…
– Никак, – согласился Борщевский. – Но Лида так думала. Думала, я уверен. Да? – спросил он у Лиды, так и не поднявшей взгляда.
Лида кивнула.
– Как же вы жили с ним все эти годы? – с болью в голосе спросил Борщевский. – Если думали, что это он… Зачем?
Лида сбросила с плеча руку Игоря и сказала:
– Он поругался с папой за день до… Очень сильно. Никогда прежде такого не было. Я так и не поняла, почему… Была у себя, услышала крики, они вообще-то часто ссорились, у деда портился характер, и он… Но такого никогда… Я прибежала, они вцепились друг в друга, папа был сильнее и повалил деда на диван, а он кричал что-то вроде: «Ты дурак, пожалеешь…» Мамы дома не было, а я… Наверно, тоже кричала… Папа оставил деда и сказал: «Мне-то жалеть не о чем. Никогда не думал, что мы… Прости». Он чуть не плакал. А дед поднялся, сказал: «Ладно, не при ребенке» и ушел к себе. Больше я его в тот вечер не видела. А маме папа ничего не сказал. Так мне кажется. Потому что вечером мы втроем смотрели посадку «Озириса» на Каллисто, у папы было хорошее настроение, у мамы тоже, и я забыла… постаралась забыть… а вспомнила потом, когда увидела деда возле ванной.
– Как вы жили с ним все эти годы… – повторил Борщевский. Он не спрашивал, он не хотел этого знать.
– Лида, – сказал Игорь. – Давайте я налью вам чаю.
Она кивнула.
Нужно было отлепиться от Лиды, а этого сделать Колодан оказался не в состоянии –неодолимая сила сковывала его движения, они с Лидой стали сиамскими близнецами, срослись боками, он не мог ни встать, ни даже отодвинуться. Борщевский понял, что происходит в его душе, и встал, чтобы самому налить чай.
– Ты его ненавидела? – вырвалось у Игоря.
– Сначала – да. Потом… нет. Когда поняла, что…
– Давай поговорим об этом, – быстро сказал Игорь. – Это – ты имеешь в виду способность деда… как бы точнее выразиться… наблюдать мир по-своему?
– Наблюдать мир по-своему, – повторила Лида. – Примерно так. Он уходил постепенно. Будто отрешался от земного…
– Он не был аутистом…
– Конечно, нет, – вместо Лиды сказал Борщевский, поставив на стол поднос, на котором стояли три большие чашки с чаем и вазочка с нарезанным лимоном.
– Сахара я не нашел, – повинился Борщевский. – Вы не любите с сахаром? И сахарина нет тоже.
– В банке кончился, – сказала Лида. – Я сейчас принесу пачку.
Она вышла, и Игорь направился следом.
– А вы, Колодан, останьтесь, – тоном Броневого в роли Мюллера из старого, но всем знакомого телефильма, сказал Борщевский. – Не стройте из себя Ланселота, а из меня не делайте Дракона. Надо все выяснить.
– По-моему, уже все ясно, – пожал плечами Колодан.
– Ну и хорошо, – не стал спорить Борщевский. – Вы можете сделать заключение? Типа: все заняли свои места, и Пуаро, обведя присутствующих строгим взглядом…
– Перестаньте! Да, могу.
Лида принесла пачку сахара, насыпала в сахарницу.
– Пойдем в гостиную, – сказала она. – Не могу здесь… тесно.
Каждый взял свою чашку, Бощевский сел к столу, Лида с Игорем устроились на диване, Колодан поставил свою чашку на пол, а Лида держала блюдце в руках.
– Что теперь будет? – сказала Лида. – Дедушка… он видит нас? Понимает? Может дать знать о себе?
Борщевский и Колодан переглянулись.
– Думаю, да, – не очень уверенно произнес Игорь. – Во всяком случае, он мне звонил, верно? В его математике мы, конечно, не разберемся. Разве что когда квантовые компьютеры станут… но это еще не скоро. Подумать только, самый, наверно, гениальный физик нашего времени, да? Первый, правильно понявший устройство мироздания и сумевший поставить решающий эксперимент. И… ничего об этом не опубликовал, жизнь насмарку… то есть, для нашей грани… разве что понимание, что так можно жить.
– Послушайте, – сказал Борщевский. – Давайте по порядку. Если бы Пуаро так, как вы, объяснял, кто убийца, то никто бы ничего не понял.
– Убийцы здесь нет, – Колодан взглядом успокоил Лиду, которая при слове «убийца» едва не уронила чашку. – Как и в моем случае, он хотел спасти. Со мной – получилось. С собственным сыном – нет. К сожалению. Хотите знать, как я все это понимаю? Не претендую на то, что во всем прав. Но, в основном… Чистяков занимался исследованиями Многомирия, точнее, многомировой интерпретации квантовой механики. Хью Эверетт, американский физик, в середине двадцатого века выдвинул идею о том, что при каждом взаимодействии элементарных частиц мироздание расщепляется – все теоретически возможные варианты осуществляются, но каждый – в своей вселенной. Эвереттизм долго не признавали, обычная история, особенно когда речь идет о физической идее, способной повлиять на развитие науки. Какой смысл в теории, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть экспериментально? Идея Многомирия снимала главные противоречия в квантовой механике, позволяла решить задачи, раньше казавшиеся неразрешимыми, но выглядела слишком экзотично, чтобы физики сразу приняли ее всерьез.
Возникли две школы – одна, школа Менского, утверждала, что мир един и подобен кристаллу с множеством граней-реальностей, на которые мы можем смотреть с разных сторон. С одной стороны смотришь – человек вышел из дома и пошел вдоль по улице. Смотришь на кристалл с другой стороны и видишь другую грань – человек вышел и пошел через улицу, чуть не попав под машину. Смотришь с третьей стороны – человек и вовсе на улицу не вышел, остался дома смотреть телевизор… Но для того, чтобы увидеть все грани, нужно смотреть на мир-кристалл извне, а мы живем внутри, и каждый из нас воспринимает лишь одну грань, ту, в которой сам существует. По Менскому получалось, что Многомирие – штука психологическая, эффект сознательного или бессознательного восприятия, а не физическая сущность, которую можно проверить в эксперименте с помощью прибора.
Была еще школа Лебедева, это физики-традиционалисты. Они не отрицали, что мироздание можно уподобить кристаллу с многочисленными гранями, но полагали, что эти грани, ответвившиеся миры можно наблюдать и изнутри, каждый из нас может, в принципе, это делать, и мы это делаем – во сне, например, когда сознание свободно путешествует между разными вероятностями нашей же собственной жизни.
Ваш дедушка, Лида, принадлежал к этой школе. Его работы – чистая математика, он пытался решать общие квантовые уравнения, хотел показать, что расщепление волновых функций – процесс не формальный, а реально в мире происходящий. В теории получалось, что любой материальный объект – от кварка и суперструн до звезды, галактики и человека – существует в таком количестве вариантов, сколько всего граней кристалла-мироздания образовалось с момента, когда возник этот объект. Неимоверное, непредставимое количество! Не бесконечное, но близкое к тому. Вы проснулись, и в кристалле Менского образовалась новая грань, потому что возник мир, в котором вы проснулись не в это мгновение, а в следующее. Вы закурили, и возникла грань Многомирия, где вы курить не стали, но вы этот мир и другого себя видеть не можете, это иная грань Многомирия, физической связи с нашим миром у нее нет, – запрещено законами сохранения. Долгое время считалось, что изнутри кристалла невозможно наблюдать не то что все, а хотя бы даже две соседние грани. Правда, квантовая теория позволяла происходить флуктуациям – мы переходим из мира в мир, когда миры так близки, что практически друг от друга не отличаются. Скажем, разница только в том, что в одном мире фотон спонтанно породил электрон-позитронную пару, а в другом – нет. Это практически одинаковые миры, и они все время флуктуируют, невозможно даже теоретически определить, в каком из них вы сейчас находитесь… Но для наблюдателя это все равно, он не отличает один такой мир от другого, ему кажется, что он живет в одной вселенной…
Когда Сергей Викторович уходил на пенсию… Собрались в лаборатории, поговорили, выпили вина, Сергею Викторовичу подарили… Это был царский подарок, хотя наше начальство, которое деньги выделило, считало, что подарок символический, и толку никакого для Чистякова не будет. Подарили ему два расчетных квантовых чипа. Квантовые компьютеры использовались только для кодировки, это у военных, а в гражданских машинах блоки, работавшие на принципах квантовых расчетов, не применялись – не потому, что дорого, наоборот, даже первые квантовые чипы были довольно дешевыми, – а потому, что никаких реальных вычислений с их помощью произвести было невозможно. Скажем, если посчитать, сколько будет дважды два – обычный компьютер даст ответ через триллионную долю секунды: «четыре». А квантовый будет считать часа полтора и ответит что-нибудь вроде: «четыре с такой-то вероятностью», причем вероятность не достигнет даже девяноста двух процентов, которые физикам нужны, чтобы признать правильным тот или иной результат эксперимента. Причина в том, что квантовый компьютер отвечает не только на ваш вопрос, он ведь существует не только в нашей родной Вселенной, в нашей грани кристалла. В нем одновременно осуществляются все возможности квантового процесса взаимодействий, а даже для нескольких кубитов – квантовых элементов информации – это уже почти бесконечное количество… Вместе с ответом на ваш простенький вопрос, квантовый компьютер – даже элементарный – выдает решения сложнейших задач, о существовании которых вы даже не догадываетесь, отвечает на вопросы, которые вы не только не поставили, но и не подозреваете, что такие вопросы существуют. Есть целая наука по отбору нужного вам решения из квантовой дыры такого компьютера, это, по сути, своеобразная декодировка информации вселенной, причем, неизвестно – нашей или какой-то другой, это только в процессе декодировки выясняется – если вообще что-то получается, конечно.
В общем, вы понимаете… Простенький квантовый компьютер может заменить все наши обычные, классические, не только последних поколений, но и всех будущих, каким бы быстродействием они ни обладали. Теоретически может, да. Проблема в том, что теоретические принципы квантовых компьютеров хорошо разработаны, а практически получается плохо… кроме, как я уже сказал, проблем кодировки. При том, что квантовые чипы дешевле обычных.
Помню, какое было лицо у Сергея Викторовича, когда ему наш декан передал две желтые пластиночки. Не наши, американские, у нас квантовые чипы тоже делают, но с ними проблема, они трудно совместимы с обычными компьютерами, а американские совместимы, но достать их у нас даже через Интернет практически невозможно, торговые зарубежные линии закрыты, а на внутренние рынки такая продукция не поступает, только по официальным каналам для конкретных задач. Эти чипы институт купил для гамма-телескопа «Персей», он потом полетел к Седне на станции «Фронтир», но квантовые модули туда все-таки не поставили, не смогли добиться надежного взаимодействия и дешифровки информации, какие-то сбои… не знаю точно, я-то этим не занимался… Да, так чипы с прибора сняли, а где их использовать, никто не знал, и возиться с этим не хотели, только время терять. Год эти чипы лежали у декана в сейфе, а когда Чистяков на пенсию уходил, кому-то пришла в голову гениальная идея: подарить. От ненужных чипов избавились, и старику приятное… Так я говорю, вы бы видели, какое у Чистякова было лицо, когда декан передал две пластиночки… Не блаженство… Сергей Викторович весь вечер сидел хмурый, для него выход на пенсию был как переход в другое измерение, наверно… он даже от ответного слова отказался, только головой помотал и губы закусил – все решили, что от избытка чувств, а мне показалось, что Сергей Викторович еле сдерживал себя, чтобы не выругаться, не послать институтское начальство куда подальше… на очень далекую грань кристалла Менского… А когда взял в руки пластинки… они маленькие, меньше гривенника, только форма прямоугольная… да, когда он их взял, то на лице появилось сосредоточенное выражение, такое вдруг уверенное, целеустремленное, если вы понимаете, что я хочу сказать…
Мне сразу показалось, что чипы Сергей Викторович непременно использует по назначению. Не по тому назначению, для которого они были созданы, а по другому, истинному… То есть, попытается с их помощью посмотреть… или, скажем так, получить информацию с других граней кристалла Менского… а по-простому, если не физическим языком говорить, то – из параллельного мира.
И вот что я тогда сделал. После банкета, когда все стали разъезжаться, а Сергей Викторович собрал со стола в тридцать восьмой комнате свои вещи, положил в рюкзачок, как сейчас помню, синий с красной полоской по контуру… машины у него не было, ехать он собрался, видимо, на метро… Я предложил: давайте подвезу, мне, мол, в ту же сторону. Он согласился, и мы поехали. Тогда в воздушке даже внутри Москвы работал только первый эшелон, так что поднялись не высоко, но все равно вид был… потом привыкли, а тогда казалось, что ты Ариэль и паришь над миром. Сергей Викторович сказал: «Не будет с моей стороны нахальством попросить вас сделать круг? По Садовому можно?» Только по Садовому и можно было, согласно тогдашним правилам, я этого объяснять не стал – полетели. И в пути говорили. Наверно, ощущение полета что-то меняет в сознании. Когда внизу проплывают переулки, площади, фонари, машины светом фар будто толкают друг друга в спину… А сверху звезды, и понимаешь, что пара десятков метров тебя к ним не приближает, но все равно звезды почему-то кажутся ближе. И разговор у нас получился странный…
«За что они меня так?» – сказал Сергей Викторович. Это он не у меня спрашивал, конечно, а то ли у звезд, то ли у крыш, над которыми мы пролетали. Я промолчал, но Чистяков, видимо, какой-то ответ все-таки услышал в самом себе, и решил, что это я…
«Наверно, вы правы, – сказал он. – Избавляться, конечно, надо. Но Дима (Дима – это наш декан, его Дмитрием Геннадиевичем звали) сделал мне царский подарок. Думал, что от хлама избавляется, а на самом деле…»
«Хорошая вещь – квантовый чип, – сказал я. – Когда-нибудь действительно…»
«Когда-нибудь? – рассмеялся Сергей Викторович. – Да не когда-нибудь… Послушайте, Игорь, – продолжал он. – Вы были неплохим аспирантом. Хотите, попробуем?»
«Что попробуем?» – не понял я.
«Увидеть другую грань кристалла, – сказал он, глядя вверх, на звезды. – Или, если угодно, другую ветвь Многомирия».
Честно говоря, я подумал, что на Чистякова подействовали… вечер этот, уход из науки, я тогда действительно считал, что уйти на пенсию – значит, уйти из науки, из жизни… Потом, когда сам ушел в журналистику, понял, что это не конец света, а именно другой взгляд на кристалл, иная грань реальности, которую сам выбрал…
«Почему нет?» – я, вообще-то, ничего не имел в виду, просто поддакивал, чтобы не портить ему настроение. То есть – еще больше не портить…
«Хорошо, – сказал он. – Я вам пришлю письмо. Завтра, когда разберусь, как чипы цепляются к плате. Если они работают, то решится хотя бы проблема кодировки, никто, кроме вас, знать не будет, что наши компьютеры связаны, так я понимаю?»
«У меня нет квантовых чипов, как же я декодирую…»
«Квантовые стоят в плате институтской машины, – напомнил Сергей Викторович, – с «Персея» сняли, а из институтского компьютера – нет, там кодировщики балуются, ну и пусть, нам они не мешают».
«Хорошо, – сказал я. – И что мне надо будет делать? В чем эксперимент?»
Он замолчал и молчал всю оставшуюся дорогу, мы сделали почти полный круг, вылетели на радиальную линию, там эшелоны еще не были готовы, пришлось опуститься, и по Гавриловской набережной мы доехали до дома. Я думал, что Сергей Викторович больше ничего не скажет, остановился перед подъездом, точнее перед аркой у въезда во двор, там кирпич висел. «Вот, – говорю, – приехали вроде». Он повернулся, положил ладонь мне на колено и сказал: «Спрашиваете: что вам делать? Собственно, смотреть – и все. Наблюдать. Вы-то знаете, что такое роль наблюдателя». Я хотел ответить в том духе, что, если он имеет в виду банальное бытовое наблюдение, это пожалуйста, нет проблем, но если он говорит о квантовом наблюдателе, который всегда и имеется в виду, когда обсуждается Многомирие, то дело другое, тогда надо обговорить множество деталей… Но сказать я это не успел, он открыл дверцу, вышел и на прощание сделал жест… как-то так рукой повел… можно было подумать, что он хочет сказать: «Только никому ни слова!», а можно было понять и иначе: «Смотрите и делайте выводы». Я решил… и так, и этак, в общем. Подождал, пока он не скрылся под аркой, и поехал домой.
Больше я его не видел. Более того, он не ответил ни разу на мои письма и телефонные звонки. Правда, звонить я перестал после десятка оставленных сообщений, понял, что Сергей Викторович просто не хочет со мной разговаривать. Не знаю – почему. До сих пор не знаю. А письма я ему посылал всякий раз, когда мне казалось, что его идеи стоят того, чтобы о них написали.
– Погодите, – прервал Колодана Борщевский. – Что вы хотите сказать? Какие идеи?
– После того вечера я видел у себя все, что делал на своем компе Сергей Викторович. В реальном времени, я полагаю.
– Давайте уточним, – деловым тоном произнес Борщевский. – Получается, что вы записывали… вы ведь не просто смотрели… у вас есть записи, так я понимаю?.. все, что делал Чистяков. Идеи, разработки, уравнения, формулы, графики… Да?
– Да, – кивнул Колодан.
– И тогда, когда работали в институте, и потом, когда из института ушли?
– Конечно.
– Понятно, – поморщился Борщевский. – Дальше.
– Примерно через полгода он начал путаться. Появились непонятные фразы, формулы не вытекали одна из другой, все стало напоминать случайную игру… будто Сергей Викторович переставлял местами фразы, формулы, графики, таблицы, нарезка пошла такая, что понять стало совершенно невозможно… знаете, что я сделал?
– Запустили квантовый дешифровщик, – буркнул Борщевский.
– Конечно. Ничего не вышло. Пошел хаос. Месяца через три я перестал следить за тем, что делал Сергей Викторович. Информация с его компьютера по-прежнему шла на мой, с этим я не мог ничего сделать. Мне даже не удалось блокировать линию! Пытался. Не только сам, вызывал специалистов. Ничего. Это квантовая система – она так работает. Чтобы информация перестала поступать, нужно было уничтожить чипы, но я и в этом случае не был уверен, что система перестанет действовать… там туннельные эффекты… и я все оставил, как есть. Только перестал записывать в файлы эту бессмыслицу, поток сознания, расщепленного не на две или три, а на триллионы триллионов частей… Эта фраза должна была вывести меня к решению, но я был туп, как спортивная рапира… впрочем, если бы я тогда догадался, все равно не смог бы составить правильную последовательность… не уверен, что и сейчас это получится, когда я уже знаю точно.
– Что вы знаете точно? – не удержался от вопроса Борщевский.
– Что происходит, – сказал Колодан.
– А вы знаете? – скептически спросил Борщевский.
– Думаю, да. Думаю, Лида тоже знает. И знала с самого начала. Верно, Лида?
Лида кивнула.
– Вам дедушка объяснил?
Лида покачала головой.
– Нет, – сказала она. – Просто знаю.
– Так не бывает, – настаивал Игорь. – Это же не откровение, которое приходит…
– Мне приснилось, – сказала Лида. – Как-то… Давно. И я поняла, что это так.
– Что дедушка стал мультивидуумом?
– Мульти… Не знаю, что вы хотите сказать.
– Человеком Многомирия. Если говорить точно, то научился наблюдать кристалл Менского со всех сторон сразу. Как и должно быть, собственно говоря. Мы все это должны уметь, наверняка все и умеем, но не осознаем этого, я так думаю. Подсознательно или в снах каждый из нас наблюдает не ту грань кристалла, которую называем реальностью, а другие, их ведь миллиарды, не знаю сколько на самом деле, возможно, их число и вовсе бесконечно, и тогда получается, что бесконечно и содержание нашего «я», и личность каждого из нас заключена не в мозге, в его клетках, его электрической активности… Извините, я… Просто пытаюсь вообразить, каким предстал мир Сергею Викторовичу, когда он…
Колодан замолчал, подыскивая слова, которых, вероятно, не было еще в человеческих языках, в том числе искусственных.
Лида повернулась к нему и поцеловала в уголок губ. Это было как прикосновение феи – невесомое, легкое, прозрачное, волшебное.
Губы ее были слишком близко, чтобы Игорь мог увидеть, шевелятся они или мысль передалась в прикосновении, поцелуе, который и поцелуем не был, а душевным контактом, он провел ладонью по ее щеке, коснулся своими губами ее носа, глупо, надо было… но он то ли стеснялся, то ли… но почему, собственно…
Он теперь отвечал за Лиду, хотя пока не очень понимал, в чем могла заключаться ответственность и перед кем, но чувствовал, что жизнь изменилась, не только Лиды, но и его тоже, и не только их двоих, но, возможно, всех людей на планете и всех живых существ во Вселенной… не только в нашей, но во всех вселенных, какие есть… во всех гранях кристалла Многомирия, голова у Игоря была тяжелой, что-то в ней бродило, возникло ощущение, будто кто-то, шаркая и наступая на болевые точки, как на неплотно уложенные плитки паркета, ходил по его мозгу и будто играл, наступая на паркетины-клавиши, странную мелодию, долгую, нескончаемую… Это он, подумал Игорь, Сергей Викторович что-то хочет сказать, надо прислушаться к себе… к нему… не получается, голова разрывается на части, неужели Лида чувствует то же самое, Лида…
– Что с вами? – услышал он и увидел над собой белый потолок и прозрачный круг желтоватой лампы, мягко светившей в глаза. Приподнявшись на локте, Колодан обнаружил, что лежит на диване, свесив на пол ноги, а голова стала легкой, будто плавала на воде, как поплавок. Это Лида, понял он, голова лежала у нее на коленях, он сам так лег, он хотел так лежать, мечтал лежать так…
– Что? – повторил он и сел. Борщевский стоял над ним, а Лида сидела рядом и теперь не он держал ее руку в своей, а она поддерживала его и смотрела взглядом вовсе не жалеющим, но внимательно-изучающим, будто увидела в нем нечто такое, чего он еще сам в себе не ощущал.
– Да вот, – сказал Борщевский, протягивая Колодану стакан то ли с водой, то ли с водкой. Он взял, понюхал, – вода, – и выпил залпом, пролил несколько капель на рубашку и стер капли пальцем. – Вы начали говорить и упали, будто получили пулю в затылок. Хорошо, Лида успела вас подхватить, а то бы вы себе голову разбили… так что было-то? Только не говорите, что закружилась голова… с чего бы?
– Не знаю, – сказал Колодан, потерев лоб свободной рукой. Левая лежала в ладони Лиды. – На какое-то мгновение… очень короткое… это я сейчас вспоминаю, а тогда осознать не успел… я увидел… нет, как это правильнее сказать… в общем, вместо этой комнаты – сад под ярким солнцем… – он подумал немного, не вспоминая, картинка уже стояла перед его глазами, нужно только правильно подобрать слова, а это было почти невозможно. – Сад под солнцем, – повторил Игорь, и это было все, что он мог сказать о том, что увидел в долю секунды и что поразило его, как пуля в затылок.
– Сад под солнцем, – повторил он в третий раз и нашел, наконец, несколько слов, не близких, не далеких, совсем других, но правильных слов все равно не было, так пусть уж… – И дерево. То есть, не дерево, конечно, но росло оно из земли, и я… мне показалось, что я тоже расту из земли, а солнце… желтое, но не ослепительное, я смотрел, и оно… не смейтесь, хорошо? Оно мне улыбалось, а рядом стоял Сергей Викторович, я его узнал, хотя… не могу сказать… узнал – и все. Это продолжалось не мгновение, гораздо меньше… Так недолго, что меньше не бывает… Квант времени. Что-нибудь такое. Время, исчисляемое несколькими квантами… сначала, видимо, так и происходит.
– Что? – вскричал Борщевский. – Вы видели Чистякова?
– Мы все его видели, верно. Чистякова из разных миров и разных времен. Он стал человеком Многомирия, когда стал работать с квантовым компьютером. Квантовый компьютер так работал, перебрасывал сегодня в завтра, завтра во вчера, Чистяков видел кристалл мироздания с разных точек, с тех, где находился каждый момент кубит компьютера… Мышление его из последовательного становилось параллельным. Понимаете… Мы наблюдаем только одну грань кристалла и потому вынуждены мыслить последовательно. Из А вытекает Б, из Б следует В и так далее. От простого к сложному. От постулата к лемме, от леммы к теореме, а дальше доказательство, проверка экспериментом, теория, противоречия… Последовательное мышление. Но с параллельным мы тоже знакомы… немного. Озарение. Ничего, казалось бы, не ведет к идее, а она является. Потом мы прокладываем мостик, последовательно… доказываем:должно быть так. Но в обыденной нашей жизни озарение, работа сознания в параллельном режиме, взгляд на кристалл из другой точки… это редкое событие, флуктуация. А Чистяков, когда подключился к кубитам, начал соображать именно так – мысль расслоилась на параллельные потоки, он – с его точки зрения – выводил формулы одну за другой, а я… Если смотреть с моей позиции, он перескакивал из одного времени в другое… мир так устроен, в нем вообще нет линейного времени: все миры, все времена – единый кристалл, на который можно смотреть с разных сторон…
Мне казалось, что Чистяков рехнулся – как еще назвать бессмысленную последовательность формул, слов, математических операций? На самом деле это была квантовая шифровка, и вполне можно было понять написанное, он лишь хотел объяснить мне, что делать, он статью писал, а мне пересылал написанное, но всякий раз смотрел на нашу грань кристалла с иной позиции, уже не мог иначе. Сколько их было, таких людей, как Сергей Викторович, за всю историю человечества – они нам свет истины несли, а мы думали, что они разума рехнулись, потому что поступки их выглядели хаотическими, бессистемными… На деле их мышление становилось параллельным, полностью интуитивным, а не последовательным, привычно-логичным. Проблему понимания мы…
– О! – воскликнул Борщевский. – Хорошо сказано: разума рехнулись! Мы с вами тоже рехнулись этого разума? Ладно, формулы это ваша епархия, но где, черт возьми, Чистяков?
– Вы же видели! – возмутился Колодан. – Сначала мышление становится квантовым, но если квантовый компьютер продолжает работать, и главное, если вы… ну, не вы… кто-то, Чистяков, например, понимает, что происходит, он и физически становится… послушайте, каждый из нас существует во множестве миров-граней, верно? Но физически мы остаемся на своей грани, и никакого контакта с нами-другими обычно не возникает. Иногда происходят флуктуации, туннельные переходы, совершенно случайные, и материальные тела могут из одной грани кристалла Многомирия попасть в другую… Мы называем это склейками. Но если человек сам становится квантовым наблюдателем, если мышление его становится параллельным… Послушайте, разве не очевидно, что этот человек начинает физически жить в разных мирах – во все большем их количестве? В идеале – в бесконечном числе миров… на самом деле их количество ограничено квантами пространства и времени: в каждой грани нет временного промежутка меньше десяти в минус сорок первой степени секунды. Это – минимальное количество времени, которое человек способен проводить в данной грани, понимаете? На самом деле Сергей Викторович до этого предела еще не дошел…
– Вы хотите сказать, что Чистяков… э-э… разделился на сто или сколько-то частей, существующих параллельно? – с недоверием сказал Борщевский. – И в каждой… э-э… грани он проводит, гм, миллионную долю секунды? Извините, эту чушь вы можете рассказывать на семинарах…
– Вы сами видели! – возмутился Колодан. – Это один человек, конечно, но для удобства… как в физике: я беру функцию эф и определяю ее значения в каждый момент как эф-один, эф-два, эф-три и так далее, но все равно это одна функция… И здесь так же. В нашей грани Сергей Викторович проводит все меньше времени…
– Погодите, – заинтересованно сказал Борщевский, – если я правильно понял… Наш Чистяков существует в других гранях, но Чистяковы из тех, других граней должны в это время находиться в нашей… заполнять лакуны, да?
– Конечно, – мрачно сказал Колодан. – Мы наблюдаем тех Чистяковых, не только нашего… Сергей Викторович проводит здесь очень краткое время…
– Но почему он всякий раз разный?
– Господи, я же сказал – для параллельного мышления нет времени в нашем понимании! Это квантовые процессы, и в разных гранях время определяется по-разному – мы видим то Чистякова из завтра, то из будущего – на год вперед, на десять, двадцать… Опять завтра или сегодня вечером, потом через пять лет и потом через год. И еще… Реально это получается как зараза, знаете ли. Мы все изначально существуем во всех гранях, мы просто этого не ощущаем из-за того, что эволюция сделала наше мышление последовательным… так нужно было для выживания вида. Но внутри нас это сидит, да… Как вирус в латентной форме. Никто не болеет, но иногда вирус проявляет себя… интуиция, инсайт, озарение… Неожиданные, немотивированные поступки, решения… Мышление становится параллельным, и мы воспринимаем самих себя – в другой грани.
– Женщины… – тихо сказала Лида, так тихо, что Колодан решил, будто только он и расслышал.
– Да! – воскликнул он. – Женская логика! Может быть. Женщины – хранительницы традиций, эволюционных в том числе. Какие-то остатки параллельного мышления… и, кстати, странные сны женщинам чаще снятся. Лида, поэтому ты…
Игорь смутился, не найдя правильных слов.
– Поэтому я все с самого начала понимала, – сказала Лида.
Колодан кивнул.
– Интуитивно, – сказал он. – Но разум твой все-таки не воспринимал… Иначе почему ты деда ненавидела? Почему все это время продолжала думать, будто он… извини… убил твоих родителей?
Лида помотала головой.
– Я видела, как он…
– Ты видела его выходившим из ванной, – быстро сказал Колодан. – Но это был Сергей Викторович из иной грани – и время там было другое. В нашей грани он в это время спал в своей комнате.
– Из другой… ну и что? Никто, кроме него, не мог…
– Ты все время путаешь причины и следствия! Тот Сергей Викторович, которого ты видела… Он спасти хотел, понимаешь? Не получилось. И не могло получиться, потому что в то время Сергей Викторович еще не мог… он еще жил почти весь тут, в нашей грани Многомирия… Что он мог, даже понимая? Но что-то все же сумел… Нагреватель ведь не в ванне находился, когда прибыла милиция? Нет?
– Рядом, на полу, – сказал Борщевский. – Следователь решил, что кто-то… Лена или Александр… успел выбросить прибор.
– Вряд ли это могло произойти, – сухо сказал Колодан. – При сильном ударе током…
– Конечно, – кивнул Борщевский, – это отмечено в экспертном заключении. Но против фактов тоже не попрешь: люди, пораженные током, находятся в ванной, прибор, уже обесточенный, лежит на полу в луже воды. Есть варианты?
– Да, – вздохнул Колодан. – Чистяков появился в ванной, схватил нагреватель, который, конечно же, сам Александр выпустить из руки не мог, бросил прибор на пол… кстати, Лида, ты могла не обратить внимания в тот момент, но могла и обратить… Дед… он был в перчатках?
– Обратила, – с ожесточением сказала Лида. – Это меня и убедило. В перчатках, да. Желтые резиновые перчатки, они обычно на кухне лежали. А когда я увидела папу с мамой… Дед вошел, взял нагреватель и опустил в воду, а потом бросил на пол.
– Господи, – пробормотал Колодан. – Все было наоборот! Он пришел… из другой грани, зная, что должно было произойти… выхватил нагреватель из руки твоего отца, бросил на пол, вышел из ванной, уже понимая, что опоздал, это же квантовые эффекты, он не мог точно рассчитать время, это невозможно из-за принципа неопределенностей… Он захлопнул дверь, и она закрылась изнутри на защелку… а в это время появилась ты.
– Он ничего не сказал!
– Кто? Сергей Викторович, пришедший спасать, ничего сказать не мог, его квант времени истек, и Сергей Викторович, спавший в комнате, ничего сказать не мог тоже, потому что ничего не знал.
– Господи… – сказала Лида и заплакала.
– Послушайте, – Борщевский толкнул Колодана в плечо. – Если все это не чушь, то Чистяков… он, вы говорите, живет параллельно во многих ветвях… не знаю, как сказать точнее… и время для него не существует… тогда, черт побери, почему он не повторил попытку? Почему не повторил ее сто раз, пока не получится? Почему не спас? Почему, если времени не существует, эти наши другие «я» не спасают нас всегда от всяческих напастей?
– Гуголы граней у кристалла Многомирия, – пробормотал Колодан. – Единица с сотнями нулей. Или вообще бесконечное количество. Спасает, конечно. В огромном числе граней спасает. Но в огромном – не получается. Квантовые вероятности, это можно рассчитать… но вероятности не подскажут, в каком именно мире… В нашем не получилось.
Он сказал это таким тоном, будто сам был виноват в том, что не вышло у Чистякова, не получилось, не сумел он…
– Вас, между прочим, Чистяков спас, – заметил Борщевский. – Надеюсь, вы этого не забыли.
– Не забыл, – сказал Колодан, обращаясь к собственным воспоминаниям, которые сейчас почему-то показались ему не совсем… что-то было… в его сознании будто совместились два кадра: сквозь одно изображение проступало второе, а сквозь второе – третье. Это была странная память: конечно, он помнил, как услышал в телефоне голос, предупреждавший его о том, что не нужно ехать через тоннель, но вспомнил он также, что в субботу телефон случайно выпал из его кармана, дело было в Торговом центре, куда он пришел купить набор для бритья, а там устроили выставку ползающих игрушек: змеи, танки, электронные угри и еще какие-то твари, не всегда бессловесные, одна ткнулась ему в ноги, а у него телефон был прилеплен к ладони и отлепился, упал. Не испортился, конечно, но что-то с ним все-таки произошло, потому что, как потом уже, вернувшись домой, выяснил Игорь, проглядев меню, в течение почти целого часа никакие звонки не проходили, а он-то удивлялся, отчего никто не звонит… Среди непринятых был и звонок с не определенного номера, сообщения абонент не оставил. Может, звонил Чистяков, чтобы предупредить, но разговор не состоялся? Он поехал на следующий день через тоннель и оказался там, когда в десяти метрах впереди полыхнуло, на мгновение он ослеп, а потом ударила волна, ветровое стекло выдержало, но машину поволокло в сторону, развернуло… Память, до этого момента четкая, вдруг оборвалась, будто в книге оказались вырваны страницы – все, до конца.
А еще он помнил – будто нижний слой памяти проявился и занял место верхнего, – как шел по улице Темякова, услышал звонок, увидел незнакомый номер и не стал отвечать, настроение было поганым, он запорол материал, два дня работы насмарку, группа не получит гонорара, он по своей глупости лишил людей двухдневного заработка, никто ему, конечно, слова не скажет, но он-то сам… Не стал отвечать на звонок, вообще никому до самого вечера не отвечал, ни с кем не хотел разговаривать, а наутро вызвал группу на пересъемку, и, конечно, в гости к Петровичу не поехал, а в полдень показали ужасную аварию в тоннеле – покореженные остовы, глядя на которые он не мог не думать: здесь мог быть я…
Сквозь эти три воспоминания проступило четвертое, совсем странное, хотя он точно помнил, что это произошло с ним, с кем же еще, чужую память не держим, с памятью у него всегда был порядок, он даже помнил, как в детском саду оборвал… что же… он точно оборвал что-то, и это было так важно, что запомнилось на всю жизнь, а сейчас почему-то… оборвал… что? И почему вместо этого вспомнилось такое, чего в его жизни быть не могло, но ведь было, потому что он это помнил всегда, и сейчас вспомнил, будто перевернул страницу в семейном альбоме, а там вместо знакомой картинки оказалось… чушь какая-то, но он помнил, что сам вклеил туда эту… это… берег озера, он почему-то точно знал, что это озеро, а не море или океан, хотя противоположного берега не было видно, а из воды глядела на него морда… лицо… наверно, все-таки лицо, потому что морда у тварей, у животных, у тигра морда, у собаки, у кошки, а у этого… и глаза у него были добрые, но… Колодан вспомнил, о чем они тогда говорили, но не мог пересказать разговор человеческими словами, это было очень неприятное ощущение: все знал, понимал, но пересказать не мог, даже самых простых слов подобрать, хотя тема разговора была простой и обоим понятной…
И еще – одновременно – вспомнилось, как он с Лидой… с Лидой? Да, с Лидой, конечно, она ведь три года, как его жена, он вспомнил: поженились они на Пасху. Была служба в Храме Христа Спасителя, куда он имел пропуск, потому что должен был снимать для канала научно-популярную программу о религии. Он позвал Лиду, и там, когда патриарх повернулся к пастве спиной, чтобы обратить речь к президенту, стоявшему скромно, со свечкой в руке, и жена рядом, а еще премьер, но чуть поодаль, да, патриарх повернулся, а он наклонился к Лиде и сказал тихо, но ему показалось, что слишком громко, так, что сейчас и патриарх, и президент, и его жена, и премьер, и еще три тысячи прихожан посмотрят на него… он сказал: «Лида, ты выйдешь за меня?». Не мог выбрать другой момент? А что – нормальный момент, не станет же Лида пред ликом Господа говорить не то, что думает. Впрочем, почему нет, она атеистка, как и он, но атмосфера Храма не позволит… «Да», – сказала она, даже не посмотрев в его сторону, она не отрывала взгляда от широкой, в золотой рясе, спины патриарха – может, и не на вопрос Игоря отвечала, а на как раз в тот момент сказанные патриархом слова, обращенные, впрочем, к президенту, а не к пастве и, тем более, не к Лиде, но все равно ее ответ можно было понять и так, будто патриарх спросил: «Будет ли ваше решение твердым и продуманным?», а она ответила «Да»… Потом они поженились – не в церкви, а в городском загсе на Сретенке… На Пасху, точно.
И еще всплыло воспоминание: он бежит по узкой тропе, вокруг лес, деревья знакомые, но… незнакомые, никогда он таких не видел, скрученные, будто кто-то специально связывал ветви узлом, а то и тремя, и листья были такие же скрученные, да еще и шевелились, сплетаясь и расплетаясь, он бежит, а деревья вслед что-то шепчут, он знает что, помнит, но сейчас совсем не может понять…
Игорь помотал головой, отгоняя воспоминание… какое из них? Все.
– Господи, – сказал он и бросил взгляд на Лиду: помнит ли она? Девушка смотрела на Игоря с ужасом и одновременно – страданием, и еще… С любовью? Ему так показалось, но, может, это была только жалость? Любить – значит, жалеть?
– Помнишь? Ты вспомнил, да?
– Д-да, – сказал Колодан неуверенно, он боялся обидеть девушку словом и боялся обидеть молчанием, это было их общее воспоминание, должно было быть общим, иначе она не стала бы спрашивать… – Помнишь, пластик застрял в регистраторе, и я выковыривал наше брачное свидетельство пальцем?
– Выковыривал? – Лида вытянула свою руку из руки Игоря и провела ладонью по его щеке. – Не помню, мой хороший, но вспомню, раз это было, а ты помнишь, как та женщина, что заполняла на компьютере бланк, оглядела нас с тобой и сказала: «Молодые люди, вы Скорпион, а вы Рыба, более того, вы Обезьяна и Бык, и значит, лучшего сочетания быть не может, прекрасно, правда?»
– Ага, – Колодан улыбнулся и подумал, что улыбка, должно быть, получилась глупой –он всегда считал астрологию чушью, но когда тетка в загсе сказала, что им суждена долгая совместная жизнь, его пронзило такое ощущение счастья, какого он не испытывал никогда, хотя, вроде бы что такого, сказала и сказала… но это было их общее с Лидой воспоминание… или все-таки разные?
– Лидочка, – сказал он, – Лидуся… Ласка… Листок…
Слова получались сами собой, и взгляд ее… на каждое слово она отвечала иначе, ему даже показалось, что менялся цвет глаз – голубой, синий, голубовато-серый, серый в синими проблесками… Будто произнося иные ее имена, имена из других граней, в которых они уже были вместе, он вызывал сюда, в эту реальность, другие ее сути, сменявшие друг друга…
– Ребята, – буркнул Борщевский, постучав пальцами по столу, – в своих отношениях потом будете разбираться. Объясните, что мне доложить Главному?
– А зачем ему докладывать? – удивился Колодан.
– Я, видите ли, ему подчиняюсь. А человек все равно пропал, – напомнил Борщевский.
Человек все равно пропал – из этой реальности, где он должен находиться двадцать четыре часа в сутки, а не миллиардную, а то и меньшую долю секунды каждый десять минут или полтора часа. Утром приедет Надежда Федоровна: как, вы еще не заявили в милицию, ах, еще суток не прошло, но он человек неадекватный, могли ограбить, убить, о чем вы думаете, Лида, немедленно, я сама позвоню…
И дальше что?
– По-вашему, – сказал Колодан, обращаясь к Борщевскому, – быстрая съемка может послужить доказательством? Ну, что с Чистяковым все в порядке?
– Вы меня спрашиваете? – Борщевский прикурил очередную сигарету, взглянул на Лиду, бросил сигарету в блюдце, извинился. – Если бы зависело от меня, я собрал бы комиссию из физиков, а вас, Игорь, назначил ее председателем, и оборудование дал любое, какое нужно, и вы бы мне за пару недель представили полные сведения – как возможно, чтобы человек жил одновременно в тысячах граней этого вашего кристалла? И как теперь относиться к квантовым компьютерам? И еще: что делать, если я все же захочу задать Чистякову пару вопросов – а я точно захочу. Он действительно спасти хотел своего сына и невестку? Я уж не говорю о том, что, если каждый из нас… если все смогут, как Чистяков…
– О Господи! Смогут… – вскричал Колодан, воздев руки горе. – Вы что, не поняли?
– Эта ваша физика…
– Это не моя физика, – буркнул Колодан. – Так мир устроен. Мы этого не знали, и нам казалось, что Вселенная – одна, одно Солнце, одна Земля. Послушайте, Вселенная действительно одна, но проявляет себя всеми принципиально возможными способами! Все, что не противоречит законам природы, существует, вы понимаете? Сейчас существует, не вчера, не завтра, то есть и вчера, и завтра тоже, но главное – сейчас. И человек… У каждого из нас столько судеб, сколько существует вариантов выбора, а выбираем мы каждое мгновение, не только сознательно, но и бессознательно, и инстинктивно, и каждая частица в нас выбирает свой путь… Сергей Викторович использовал квантовый компьютер, чтобы перевести свое мышление из последовательного в параллельное. Именно такой способ мышления – естественное состояние любого тела во Вселенной! Наш мозг сравнивают с компьютером, хотя кибернетики и утверждают, что это не так, мозг действует иначе. Что скажете, например, об эвристическом мышлении? О наитии? Об интуиции? О пресловутой женской логике? Наш мозг – компьютер, да, но квантовый, и расчеты ведет не в нашей грани Многомирия, а во всех сразу, потому что живем мы в едином кристалле, в котором есть все…
– Игорь! – Борщевскому пришлось повысить голос. – Вы будете рассказывать это на физических семинарах, а что мне-то делать – здесь и сейчас?
– Ничего, – с неожиданным равнодушием сказал Колодан. – Мы все уже заражены, и вы это чувствуете, просто осознать не хотите.
– Заражены? – нахмурился Борщевский.
– Конечно. Почему вы не желаете понять? Когда Сергей Викторович стал работать с квантовыми чипами, то стал вести расчеты в других гранях и постепенно сам уходил… то есть, никуда он отсюда не уходил, напротив, он постепенно становился собой-настоящим, а теперь и мы с вами такими становимся.
– Мы с вами? – переспросил Борщевский.
– Мы! С вами! Да. Память. Какая у вас сейчас память? Вы только себя-здешнего помните? И еще. Сколько сейчас времени?
– Три часа семнадцать минут, – сказал Борщевский.
– Отчего ж вы на часы не взглянули? – насмешливо спросил Колодан. – В голову не пришло? А что сейчас на дворе? Ночь? Поглядите в окно.
Борщевский пожал плечами и пошел к окну с видом человека, готового сделать одолжение, но потом и спросить полной мерой за нелепые мистификации. Он оперся о подоконник, раздвинул штору…
У Игоря закружилась голова, у Лиды, видимо, тоже, она покачнулась, и он поддержал ее, но и ей пришлось подставить ему плечо, иначе они оба повалились бы, а может, и нет, скорее всего, мозг уже знал, как ему реагировать на действительность… За окном была ночь, но было и утро, солнце только что взошло, и деревья в саду отбрасывали длинные косые тени, но там был и полдень, и теплынь, и легкое облачко висело в блекло-голубом небе, а на западе солнце близилось к закату, и деревья устало шелестели листьями, готовясь к ночной прохладе, и солнце уже зашло, в небе (облачко куда-то уплыло) высветились первые звезды, и все это было сразу, Игорь услышал, как кричит Лида, она прижалась к его плечу и кричала, ей было страшно, и он тоже крикнул – хотел, чтобы Борщевский задернул штору, вернул в комнату мгновение, человек не может жить во всех временах, мы иначе воспринимаем реальность…
Теперь только так и сможем. Всю реальность и сразу.
Колодан повернулся к Борщевскому:
– Корень из двадцати миллионов семисот одиннадцати тысяч шестисот одного!
– Четыре тысячи пятьсот пятьдесят один, – без запинки отозвался Борщевский. – Черт! Как я…
– Да вот так, – удовлетворенно сказал Колодан. – Мы довольно быстро переходим… Если с такой скоростью, то скоро сможем увидеть Чистякова, так сказать, невооруженным глазом. Тогда и зададите ему свои вопросы. И спросите, что он делал в тот вечер у двери в ванную.
Что-то изменилось не только снаружи, в комнате тоже, Колодан это понимал, чувствовал, знал: если позволить себе расслабиться… Он пытался удержать себя в пределах одной реальности, заставлял себя смотреть на картину с одной позиции, не поворачивая головы, иначе… он знал, что произошло бы – он бы увидел комнату такой, какой она была год назад, и какой будет тридцать лет спустя, и какая она в другой грани, и в третьей, и в шесть миллионов семьсот одиннадцатой, одна и та же комната, всегда и везде разная, и если он сейчас позволит себе расслабиться, то рехнется от бесконечного разнообразия, мозг откажется… или нет? Он не знал, боялся даже подумать… А Лида… Каково ей…
– Лидочка, – сказал он.
Глаза ее были так близко…
– Все хорошо, – сказала она. – Только не отпускай мою руку, а то потеряемся.
– Всю жизнь? – спросил он.
– Конечно, – ответила она.
Если мы отлепимся друг от друга, то потеряемся и никогда не найдем сами себя, – это Лида говорила или он, или они думали синхронно, или не думали, а понимали друг друга без слов, а может, и этого им теперь не нужно было, потому что в новом для них мире они были единым существом…
– Послушайте, – голос Борщевского резал слух, будто тупой нож. – Давайте решим, что делать, иначе располземся окончательно.
Колодан сидел на диване рядом с Лидой и держал ее руки в своих. Под потолком горела люстра. Все предметы стояли на своих местах. Ночь. Если раздвинуть шторы, за окном будет ночной сад, а в небе луна, ущербный рог…
– Мы все здесь? – сказал Игорь.
– И дедушка, – Лида показала взглядом на тень, мелькнувшую в простенке между книжным шкафом и окном. Тень соткалась из множества точек зрения, из огромного количества Чистяковых из разных граней, будто он сам лепил себя из податливой глины и слепил, наконец, таким, каким его хотели видеть.
– Дедушка, – Лида стремительно поднялась и обняла старика, прижалась к нему, она плакала, смеялась, что-то шептала, и, похоже, происходило это в нескольких гранях сразу.
Чистяков гладил Лиду по голове и тоже что-то говорил. Сначала звуки сливались для Колодана в невнятное бормотание, но он сумел отфильтровать то, что звучало именно в этой реальности, а остальное убрал, как ненужный фон.
– Все хорошо, Лидуся, – говорил Чистяков. – Сразу к этому не привыкнешь, но уверяю тебя… и вас, молодой человек… вы сможете.
– Здравствуйте, – сказал Игорь. – Вы меня помните?
– Конечно, Игорь! Вы считаете, я могу что-то забыть?
– Ну… – смутился Колодан. – Когда столько сразу…
– Глупости говорите! – рассердился Чистяков.
– Это необратимый процесс?
– Необратимый, – согласился Чистяков. – Можно однажды ощутить себя человеком Многомирия, можно научиться в нем жить. Вернуться невозможно.
– Ну, – задумчиво произнес Колодан. – Это вроде бы и так понятно. Из простых физических соображений. Математика в данном случае…
– Я рад, что вам это понятно. Вы любите Лиду?
Вопрос прозвучал неожиданно, но и ответ был дан сразу:
– Да.
– Лида…
– Что, дедушка?
– Ты его любишь?
Скажи «да», думал Игорь. Скажи, ты чувствуешь то же, что я – здесь и сейчас. В этой грани сложилось так – мы должны быть вместе. Скажи «да».
Лида молчала. Я его совсем не знаю, он свалился, как снег на голову, он хороший человек, конечно, но почему так сразу, я никогда не думала о… Вот, сказала она себе, это так, я столько лет думала только об одном: как жить, зная, что дед убил папу с мамой. Я любила его и ненавидела, и эти два чувства переполняли меня и не позволяли рождаться ничему больше, но сейчас все разрешилось, я люблю тебя, дедушка, и у меня нет причин ненавидеть Игоря, но… люблю?.. Хочу быть с ним всегда? Везде?
– Ладно, – махнул рукой Чистяков. – Ты еще не готова, твое дело. Я-то сделал все, чтобы…
Лида поняла. Дед знал, что они с Игорем будут вместе. Дед позвонил Игорю и спас его в этой грани, потому что… Она представила себе мир, в котором Игорь не приезжает утром на дачу, не просит познакомить его с дедом, и ничего потом не происходит, потому что Игоря нет, он погиб, сгорел в тоннеле.
– Ты… тебя могло не быть, – сказала она.
Игорь молчал.
– Я, пожалуй, поеду, – вздохнул Борщевский. Лида не стала оборачиваться, она прислонилась к груди Игоря, он обнял ее, они смотрели друг в друга, вспоминали, как вместе ездили на юг, в Коктебель… ремонтировали квартиру… летали на Марс и Ганимед в составе международной экспедиции… Лида в больнице… да, плохо, но он рядом, и лучшие хирурги… не из этой грани, здесь таких пока нет… он сумел перенести ее… они вдвоем с дедом сумели… и все хорошо.
– Поезжайте, молодой человек, – сказал Чистяков. – Ничего со мной больше не случится. Да и не случилось ничего, что за чушь, простите. Просто нужно научиться сосредотачиваться. Мы обычно наблюдаем кристалл Многомирия из одной точки. Нужно учиться видеть мир таким, каков он есть, во всем многообразии, а это трудно… На какой-то позиции застреваешь, потом перемещаешься… Вы это почувствовали, верно?
– Пожалуй, – неуверенно произнес Борщевский. – Послушайте, а привидение при чем? Следы эти?
– Ну, – Чистяков смутился, – миры не всегда склеиваются так, как хочешь.
Дверь открылась и закрылась. Колодан увидел луч фонарика, проплывший над дорожкой в направлении ворот.
– Дедушка, – сказала Лида. – Я скучаю по маме с папой.
– Это уж ты сама… – вздохнул он. – И не здесь.
– Я с тобой, – шепнул Игорь.
Лида кивнула.

* * *
– Лидуся, – изображение слегка колебалось, но темные круги под глазами Надежды Федоровны Лида хорошо видела. – Лидочка, как ты? Я тебе звонила несколько раз, ты не отвечала, я беспокоюсь…
– Приезжайте, тетя Надя, – сказала Лида. – Вообще-то за дедушкой уже не нужен уход, но все равно приезжайте. Вы когда звонили, ночью? Были проблемы со связью.
– Сергей Викторович…
– Нашелся, нашелся!
– Здесь я, – буркнул Чистяков. – Здравствуйте, Надежда Федоровна.
– Господи… Вы меня узнали?
– Почему ж нет? – обиделся Чистяков. – Я прекрасно все помню. Приезжайте, Лида вам кое-что объяснит. Впрочем, вы и сами поймете. Наверняка вы всю ночь вспоминали то, что, как вам сейчас кажется, в вашей жизни не происходило. Я прав?
– Откуда вы знаете? – напряженно спросила тетя Надя. – Какие-то сны…
– Это не сны, – мягко проговорил Чистяков. – Это к вам память возвращается.
– Никогда не жаловалась на память!
– Приезжайте, – повторил Чистяков. – По дороге вспомните еще.

* * *
Он сел к компьютеру, вызвал последнюю записанную формулу… в какой реальности записанную? Без разницы… Он видел все варианты, все помнил, более того, помнил сейчас и то, что еще не произошло в этой грани. «В древности я мог бы стать пророком, – подумал он. – Да и теперь тоже. Ни тогда, ни сейчас меня бы, однако, и слушать не стали».
Пророчества имеют смысл, когда видишь свою грань, а не другие. Какой толк в пророчествах, если знаешь, что было все, и будет все, и только от тебя зависит выбор, да и выбора нет тоже – зачем выбирать будущее, если живешь во всех временах и реальностях? Ты был султаном, и ты был рабом, слоном в джунглях и комаром над болотом, и атомом, и звездой, и все это ты, твое я, твое сознание, которое еще от тебя скрыто, потому что память всплывает не сразу, мозг не может за конечное время осознать заключенную в нем бесконечность.
«Я вспомню», подумал Чистяков. Он катится с горки и ломает руку… Катится с горки, ему семь лет, и кричит от радости… Катится с горки, катится… Дальше, дальше. Стоит на вершине горы и смотрит, как по небу несется ослепительный огненный шар… Он смотрит, а огонь падает на него и… Дальше… Не это я хочу вспомнить, мне нужно начало времен. Неужели не вспомню? Память квантового компьютера бесконечна. Но значит ли это, что нужно почти бесконечное время, чтобы вспомнить именно то, что хочу? И почти бесконечное время, чтобы сделать именно то, что хочу, потому что граней у кристалла Многомирия неимоверное количество, а выбор случаен…
«Нет», подумал он. Если выбор был бы случаен, человек не появился бы ни в одном из миров. Значит…
Я хочу быть в том мире, где Лиде с Игорем хорошо. Где Лена с Сашей не погибли от нелепого случая. Где нет войн, где все счастливы… Неужели среди неисчислимых граней Многомирия нет такой, где всем хорошо?
Нет, понял он.
«И не надо», подумал он. Законы природы запрещают пребывание квантовых систем на одном уровне. Невозможно состояние, где у всех частиц все квантовые числа равны друг другу. Нет такого мира. Нет у кристалла одинаковых граней.
– Лида, – позвал он, – можешь принести мне чаю? Пить очень хочется.
Чашка появилась перед ним, и голос Надежды Федоровны сказал:
– Вот. И не делай вид, будто не можешь налить сам.
– Я не делаю, – сказал он смущенно. – Надя, я пытаюсь вспомнить первые мгновения после Большого взрыва. Тогда граней у кристалла было так мало, что я должен вспомнить, а не вспоминается.
– Ты лучше вспомни, что сегодня у нас билет в Большой, – сказала Надежда Федоровна.
– Терпеть не могу оперу, – поморщился Чистяков.
– Конечно, – согласилась она. – К вечеру будешь любить, только вспомнить надо. Вот это и вспомни, а не какой-то там Большой взрыв.
– Хорошо, хорошо, – сказал Чистяков.
– И не забудь позвонить Игорю, предупредить, чтобы не ехал через тоннель, – напомнила Надежда Федоровна. – Ты обычно отсюда звонишь, здесь связь лучше.
– Полагаешь, я могу забыть? – возмутился Чистяков.
– Не можешь, – согласилась она. – Забыть не можешь. Можешь не захотеть.
– Вот еще! О чем ты?
– Ах, оставь. Иногда мне кажется, ты совсем не хочешь, чтобы Лида была с Игорем. Ты эгоист.
– Мы все… – пробормотал Чистяков. – И где-то я да, не хочу, чтобы… Где мой телефон?
– В руке, – насмешливо сказала Надежда Федоровна. – Не изображай из себя…
Чистяков усмехнулся и назвал номер.
– Это господин Песков? – сказал он. – Прошу вас, завтра в полдень не нужно ехать через Рублевский тоннель…

Послесловие публикатора


Новая повесть П.Амнуэля, как всегда, является и научной работой. О ее художественных достоинствах я говорить не буду – всякий, кто читает эти строки, уже имеет собственное мнение на этот счет.
Что же касается эвереттики, то сам автор формулирует главные идеи этого произведения так:

1. Параллельное и последовательное мышление (последовательное у "обычного" человека и параллельное у мультивидуума);
2. Мозг как квантовый компьютер, что дает человеку потенциальную возможность стать мультивидуумом.


Первая из этих идей относится к механизму взаимодействия ветвей мультиверса и, в соответствии с принципом подобия, должна проявляться на разных структурных мультиверса. Свидетельство тому – новая работа А.Костерина «О параллельных путях истории и Конце Света». То, что эта идея в разных формах практически одновременно высказана двумя исследователями МЦЭИ, говорит о том, что она «витает в воздухе» - действительно важна и актуальна.
Вторая идея также проясняет конкретные формы функционирования «механизма эвереттических взаимодействий». В литературе уже высказывалась подобная мысль (см. работу С.И.Доронина «Квантовый компьютер в головном мозге» http://www.ppole.ru/doronin/QuantumMagic/45.html ), однако у Амнуэля она представлена не как «частное предположение», а как фундаментальный эвереттический принцип, объясняющий физическую природу понятия мультивидуум.
Кроме этих, выделенных автором, идей читатель обнаружит в тексте и другие, не менее важные и интересные.
Так, весьма важно отмеченное автором типологическое многообразие мультиверса: «Многомирие ведь разное, Лида, ваш дед занимался эвереттовским многомирием, а я – инфляционным, это разные направления в физике, но в природе есть единый Мультиверс, который содержит все эти виды миров…» Это особенно существенно для тех, кто пришел к многомирию после длительной жизни в очках «классической квантовой механики». Молодые «многомирцы» просто узнают об этом от Амнуэля, «примут к сведению» и сделают следующие шаги в постижении мультиверса более осознанно.
Очень плодотворным представляется и следующее замечание: «Наш мир состоит из множества элементарных частиц, и то, что вы их не видите невооруженным глазом, не означает, что вы не участвуете в наблюдении за их движением – меняя траектории и, тем самым, изменяя состояние всей макросистемы. Это – содержательное эвереттическое наполнение общеизвестной, но не осознаваемой истины «Всё на свете связано со всем…».
Авторский текст Амнуэля «многослоен», и иногда он, подчиняясь логике художественного произведения, «скрывает» научное содержание в глубине, справедливо полагая, что заинтересованный читатель не скользит взглядом по поверхности.

Вот небольшой диалог:

- Погодите, – заинтересованно сказал Борщевский, – если я правильно понял… Наш Чистяков существует в других гранях, но Чистяковы из тех, других граней должны в это время находиться в нашей… заполнять лакуны, да?
- Конечно, – мрачно сказал Колодан. – Мы наблюдаем тех Чистяковых, не только нашего… Сергей Викторович проводит здесь очень краткое время…

А вот другой текст:


- Погодите, – заинтересованно сказал Борщевский, – если я правильно понял… Наш Чистяков существует в других гранях, но Чистяковы из тех других граней должны в это время находиться в нашей… заполнять лакуны, да? Почему мы их не видим?
Потому что мы сами еще мыслим последовательно, – мрачно сказал Колодан. – Ну… почти. Мы не можем наблюдать тех Чистяковых, только нашего… а он проводит здесь очень краткое время…

Казалось бы – простое «техническое объяснение» художественной логики сюжета. Но именно здесь, оказывается, находится развилка эвереттических миров повести.
В первом случае (диалог взят из опубликованного текста) Чистяков наблюдаем в «нашем мире» всегда, когда он в нем присутствует, вне зависимости от своей принадлежности к «другим мирам».
Во втором (диалог взят из варианта повести, который автор впоследствии не счел достойным публикации) – он не наблюдаем «здесь и сейчас», если он сейчас же присутствует в какой-то другой ветви мультиверса, а наблюдатель мыслит ТОЛЬКО последовательно.
И это – настоящая эвереттическая «изюминка»! Ведь, по сути, речь идет о некоем эвереттическом аналоге «правил отбора» наблюдаемых квантовых состояний для мультивидуума. В первом случае эти правила одни, во втором – другие. И автор, интуитивно «решив» уравнение Шредингера для событий повести, оказался на развилке: какие правила квантового отбора принять? Он выбрал первый вариант и Чистяков проявился в «нашем мире» и в своих «других ипостасях». Если бы автор выбрал второй, квантовая картина мира повести оказалась бы более запутанной («параллельный Чистяков» не может быть видим «последовательно мыслящим Наблюдателем», но может действовать в «нашем мире»). Второй мир сложнее и требует дополнительного напряжения от читателя для своего осознания. Автор, вероятно, решил «не перегружать» читателя. Я же привлек внимание именно вдумчивого читателя к этой развилке сюжета, поскольку идея о квантовых правилах отбора обязательно должна найти отражение в математической модели эвереттики!
Такое углубленное прочтение дает много пищи для ума. Впрочем, не только для ума. Амнуэль замечает: «Можно однажды ощутить себя человеком Многомирия, можно научиться в нем жить. Вернуться невозможно».
«Вернуться невозможно»! Вот почему и я, понимая эвереттику на уровне логики, на уровне чувства боюсь этого «однажды»… Это необъяснимо, но – страшно! И спасибо Амнуэлю – эта его повесть «готовит» меня к неизбежному. Не знаю, будем ли мы ещё вместе, когда наступит это «однажды», но в любом случае я буду благодарен Павлу Амнуэлю в этот момент…

Ю.А.Лебедев

Поступила 20.06.08