Амнуэль П.Р.

Белая штора

Предисловие публикатора

Это художественное произведение помещается в раздел «Библиотека», а не «Литература» нашего сайта не случайно. Текст представляет собой такой сплав «художественности» и «научности», что в равной степени он может быть отнесен как к «художественной литературе», так и к «философской эвереттике». Последнее обстоятельство особенно важно – «нетрадиционность» формы только подчеркивает научную значимость текста.
В чем же суть поставленной проблемы?
В классической статье Х.Эверетта есть такое утверждение: «В любом известном запоминающем устройстве вследствие ограниченной емкости его памяти ветвление не продолжается бесконечно, но должно остановиться в некоторой точке».
Конечность числа ветвлений мультиверса есть, таким образом, принципиальное свойство любых квантовых систем, содержащих конечное число наблюдателей. То, что мы называем Метагалактикой – именно такая квантовая система. Другое дело, что это конечное число невообразимо огромно. Именно поэтому часто утверждается, что число «параллельных миров» бесконечно велико.
Принципиальность конечности числа ветвлений является не всегда осознаваемой даже теми, кто профессионально работает в эвереттизме. Тем более важно, что в публикуемом рассказе П.Амнуэля именно этот вопрос исследован в художественной форме. Амнуэль формулирует следующий закон будущей прикладной эвереттики: «Продолжить чью-то ветвь можно, обрубив другую. Закон сохранения.». Смысл его сводится к тому, что при конечном числе ветвлений можно изменить их качественное содержание за счет высвобождения «ячеек памяти» данного Наблюдателя от информации о существовании (и, естественно, о порождаемых этим существованием событиях) другого Наблюдателя.
Мне кажется, что эта гипотеза вполне правдоподобна. Однако сегодня ещё рано говорить о ее «научной обоснованности». И судьба таких гипотез – побуждать поиск строго научных путей их рассмотрения. Это получается тогда, когда художественная форма, в которой они представлены, настолько эмоционально яркая, что у читателя возникает потребность в таком поиске.
Убежден, что в данном случае П.Амнуэлю удалось найти подходящую форму. Так что теперь дело только за тем, чтобы рассказ прочитал способный к такому поиску Читатель.
И я искренно желаю ему успеха…

Ю.А.Лебедев


Я его сразу узнал, хотя последний раз мы виделись одиннадцать лет назад при совершенно других обстоятельствах, и он очень изменился с тех пор: постарел, хотя, как ни странно, выглядел лучше, чем в былые годы.
– Здравствуй, Олег, – сказал я.
– Здравствуй, Дима, – ответил он так, будто мы расстались вчера вечером, а до того вместе пили и спорили, как бывало, о теореме каскадных склеек. – Я знал, что ты придешь. Садись. Нет, не на этот стул, он для посетителей. Сюда, на диван.
Я сел рядом с ним, и диван недовольно проскрипел короткую фразу.
– Конечно, – сказал я, – ты знал, что я приду. Ты же пророк.
– Я не пророк, – сказал он печально, – и кому об этом лучше знать, как не тебе.
– Да, – с долей ехидства подтвердил я. – Это верно.
– Как ты меня нашел? – спросил Олег. Говорил он медленно, совсем не так, как раньше. И слова выговаривал до конца, до самой последней буквы.
– Это было трудно, – признался я. – Но я нашел. Странно, правда? Ты был…
– Неважно, – перебил он меня, – совершенно неважно, кем я был раньше… Зачем?
– Что – зачем? – не понял я.
– Зачем ты пришел? Вряд ли только для того, чтобы убедиться, что это я. Что-то тебе от меня нужно. Как всем. Успех? Счастье?
Если в его голосе и была ирония, я ее не заметил. Мне не нужно было счастье. Тем более – от него.
– Ира умерла в прошлом году, – сказал я, глядя ему в глаза. – Мы были вместе десять лет, два месяца и шестнадцать дней.
Он отвернулся и долго смотрел в сторону прикрытого шторой окна. Что он видел на этом белом экране, где смешались все цвета, все, что было в его жизни? Себя-молодого, идущего с Ирой на дискотеку? Или только Иру, какой она была в тот день, когда, вдохновленный, видимо, очередной победой на семинаре, он решил, что никакая женщина не устоит перед его аргументами, и сделал ей предложение, а она, поцеловав его в угол рта (я видел это, стоя в дверях аудитории), сказала, что он немного опоздал, потому что она любит другого – и бросила взгляд в мою сторону, и он тоже посмотрел, и все понял, мы с Ирой ушли, а Олег остался, поникший, побежденный, не нужный даже себе, и после того вечера я его больше не видел, потому что наутро кандидат физматнаук Олег Николаевич Ларионов явился в ректорат, подал заявление об уходе и действительно ушел – не получив даже ответа (ректор начертал на заявлении: «Согласен, после окончания семестра»), ни с кем не попрощавшись и никому не сказав ни слова о том, куда он направился. Известно было только, что видели Олега ехавшим в автобусе номер сорок три, который проходил мимо железнодорожного вокзала.
И все.
– Почему она умерла? – спросил Олег, продолжая смотреть на белый экран шторы. «Почему ты не сохранил ее?» – спросил он на самом деле. Я не мог. Я ничего не мог. Я всегда был теоретиком, мог вычислить склейку любой… ну, не любой, конечно, но достаточно высокой сложности, мог просчитать до двенадцати ветвей реальности, это много, а для аналитического решения почти невероятно – но на самом деле я не мог ничего. Ира заболела неожиданно и ушла быстро. Сколько это продолжалось? В марте врачи поставили диагноз, а в июле Иры не стало.
– Опухоль мозга, – сказал я. – Это невозможно было предвидеть. Не было очагов ветвления…
– Теоретик, – прервал он меня, и я не понял, звучало ли в его голосе презрение, или он просто констатировал факт.
– Вот уже год, – сказал я, – я ищу тебя. И, как видишь, нашел.
– Ты помнишь Геннадия Бортмана? – спросил я, и Олег, наконец, обернулся. Я думал, что его взгляд… Нет. Он смотрел спокойно, будто пациент на больного, пришедшего с жалобой на легкую простуду.
– Помню, – сказал Олег. – Конечно. Жаль его, да…
– Он так и остался на ветви, что ты ему напророчил. Мог ли он?..
От ответа зависело многое. Я не хотел думать: моя жизнь. Но, может, Ира…
– Дима, – сказал Олег и начал тереть друг о друга пальцы обеих рук – старый жест, так он оттирал следы мела после длинного доклада, когда весь пол под доской был усыпан меловой крошкой. – Дима, он мог выбрать любую ветвь в своих реальностях. За те месяцы, что прошли до… Он сотни раз принимал решения, ты же понимаешь, и сотни раз реальность ветвилась… но в нашей…
– В нашей, – прервал его я, – могло случиться только то, что предсказал ты, потому что твой выбор стоял над его выбором, и созданная тобой ветвь была крепче, прочнее и…
– Да, – кивнул Олег, – моя ветвь имела в миллионы раз большую вероятность, чем…
– Иными словами, – я хотел полной ясности, слишком важно было для меня то, зачем я искал Олега почти год, мучительный год, когда я жил только воспоминаниями, – иными словами, на миллион выбранных тобой вариантов приходится один, выбранный кем-то другим.
– Может, не миллион, – Олег продолжал тереть пальцы, и этот жест почему-то раздражал меня настолько, что хотелось дать ему по рукам. – Может, десять миллионов. Или сто миллиардов. Нет статистики.
– Статистику ты набрал за эти годы, – сказал я уверенно. – Ты ведь в пророки пошел, чтобы набрать статистику, и не говори мне, что это не так! Не говори мне, ради Бога, что вдруг разочаровался в науке и пошел в народ только для того, чтобы помогать людям.
– Я им действительно помогаю…
– Некоторым! Олег, я тут околачиваюсь вторую неделю, слушаю рассказы тех, кто стоит у тебя в очереди… полгода некоторые стоят, между прочим… каждый день приходят, ждут и уходят, и приходят опять, а потом кто-нибудь из твоих секретарей подходит к человеку и говорит: «Он вас не примет, извините», и возражения бесполезны. А некоторых ты принимаешь сразу и помогаешь только им, тобой отобранным, предсказываешь радости в творчестве, успехи в делах, счастье в личной жизни…
– Я хоть раз ошибся? – мягко спросил Олег.
– Нет! У тебя стопроцентная статистика! Это значит, что ты выбираешь нужную тебе ветвь многомирия с надежностью не менее десяти сигма…
– Восьми, – поправил он меня. – Пока статистика накоплена только для восьми сигма, и мне нужно еще года три, чтобы…
– Плевать, – сказал я. – Я искал тебя, чтобы…
– Это невозможно, Дима, – Олег, наконец, перестал стирать с пальцев невидимые следы мела, положил руки на колени и посмотрел мне в глаза. – Это невозможно, и ты это знаешь. Ты сам когда-то доказал теорему, согласно которой…
– Да, – кивнул я. – Доказал. Если в ветви N мультиверса мировая линия объекта А представляет собой отрезок длины L, то с помощью склеек с другими реальностями невозможно увеличить длину этой линии в данной конкретной ветви.
– Ты доказал. Чего же ты хочешь от меня, Дима? Иры нет в этом мире. Ты не удержал ее.
– Я не…
– Ты ее не удержал, – повторил Олег. – И что нам с тобой от того, что наша Ириша…
Он говорил «наша». Он все еще жил с ощущением, что она лишь на время ушла от него к другому.
– …наша Ириша осталась жива в миллиардах других ветвей этого проклятого многомирия?
– Ты умеешь, – сказал я. – Ты гений склеек. Ты можешь соединять ветви многомирия в нужных точках и прививать их одну к другой, как Мичурин прививал ветку яблони к стволу груши.
– И чем это кончилось? – усмехнулся Олег. – Мичурин, Бербанк, Лысенко…
– Ты не хочешь даже попробовать! – закричал я.
Олег встал и отошел к окну, будто хотел оказаться от меня как можно дальше, будто мое присутствие мешало ему думать, дышать, жить.
– Я все время пробовал, – сказал он, и голос его прозвучал глухо, будто из-под воды.
– Ты… – растерянно произнес я. Он же не знал, что Ира…
– Я ничего не могу сделать для себя, понимаешь? Конечно, понимаешь, Дима, ты классный теоретик. Если я нахожусь на ветви N, то все склейки с другими ветвями, которые я могу произвести для изменения собственной судьбы…
– Находятся в пределах причинно-следственных связей данной ветви, это я доказал еще на третьем курсе, – сказал я. – Но ты говоришь, что пробовал…
– Я не мог не пробовать… Вопреки теории… А вдруг?
Мы помолчали. Каждый из нас осмысливал сказанное.
– Откуда ты знал, что Ира…
Олег обернулся и бросил на меня осуждающий взгляд.
– Ну, Дима… Если ты меня нашел… Мне и искать не нужно было, я каждый день бывал на сайте университета и знал все, что у вас происходило. Я бы не мог без этого.
– Мне в голову не пришло, – пробормотал я, – иначе я бы тебя вычислил гораздо раньше.
– Вряд ли, – отрезал он. – Я принимал меры… Когда Ира умерла, сообщение об этом в сообществе университета появилось в тот же вечер… И я тогда же попытался… Господи, Дима, я прыгал с ветви на ветвь, как сумасшедшая обезьяна, за несколько дней склеил столько реальностей, сколько не позволял себе никогда прежде… и никогда потом.
– Я не…
– Конечно, ты этого не почувствовал!
– Извини, – сказал я, – я действительно сегодня не в себе. Глупости говорю. Я и не мог почувствовать, моя реальность была непрерывна относительно моего прошлого…
– А их у тебя в те дни были сотни, и в каждом Ира умирала, а я опаздывал, и только через неделю, когда ее похоронили… в ста семидесяти шести ветвях…
– Ты был на ста семидесяти шести похоронах? – ужаснулся я.
Олег промолчал, и я понял, почему он показался мне таким постаревшим. Я бы сошел с ума.
– Значит, – сказал я, – ничего не…
– Ты доказал эту теорему, – жестко сказал Олег, – а я не нашел ее практического опровержения.
– Вот как, – пробормотал я. Что-то нашло на меня, может, сказалась накопившаяся за год усталость, а может, я именно сейчас, независимо от своего желания, принимал одно решение за другим, и каждое переводило меня на новую ветвь, начинавшуюся с этих двух слов, и я повторял их, будто попугай: – Вот как, вот как, вот как…
– Ну, все! – резко сказал Олег и протянул ко мне руку, пальцы которой странным образом действительно оказались перепачканы мелом. – Прекрати истерику! Ты год жил надеждой, пока искал меня, а я потерял надежду год назад и успел прийти в себя. Я ничего не могу для тебя сделать, Дима. Ни-че-го.
Я встал.
– Ты уходишь? – равнодушно спросил Олег, не подавая мне руки. – Ты столько времени меня искал. Мы могли бы выпить кофе, пообедать, ты бы рассказал, как сейчас в университете… защитил ли Куликов диссертацию…
– Ты же бываешь на сайте, – пожал я плечами.
– Нет, больше нет. После того…
– Ты… – сказал я, стоя уже у двери. – Ты склеиваешь реальности так, чтобы жизнь твоих… клиентов… стала лучше.
– Конечно, – кивнул он.
– А те, которых ты отказываешься принимать…
– Вот оно что… – Олег подошел и давно знакомым жестом положил обе руки мне на плечи. Тяжесть его ладоней была неприятна, но я только чуть пригнулся, как Атлант, на которого легла небесная твердь.
– Ты решил, что я не принимаю тех, чью судьбу не могу изменить в лучшую сторону, – сказал Олег, глядя теперь безотрывно мне в глаза. Он даже не моргал, и я старался не моргать тоже. – Ты ошибаешься, Дима. Просто и у меня есть свои… ну, если не правила… я не хочу иметь дело с людьми, изначально мне неприятными… или с теми, чье счастье должно быть связано с очевидными неприятностями для других… Я выбираю, да. Ты считаешь, что у меня нет на это права?
– Ну что ты, – пробормотал я. – Просто…
– Ты подумал о том, что я мог бы для тебя…
– Нет, – усмехнулся я, – ты этого, конечно, не сделаешь, а я этого не хочу.
– Хочешь, – жестко сказал он. – Не надо врать, я вижу по твоим глазам. Ты хочешь быть счастливым, этого хотят все. Ты хочешь, чтобы дух Иры больше не мешал тебе жить. Ты хочешь забыть ее…
– Нет!
– Хорошо: помнить, но так, немного, ставить каждый год свечку, и достаточно. И жить своей счастливой жизнью. Ты пришел ко мне, чтобы я склеил твою нынешнюю ветвь с такой, где ты благополучен, счастлив и…
– Нет, – сказал я, но моргнул и опустил взгляд. Я хотел этого. И что? Он мог это сделать, я знал. Но знал, что ради меня он не шевельнет и пальцем.
– Да, – вздохнул он и еще крепче (или мне показалось?) надавил мне на плечи. – Знаешь, Дима… Когда ты вошел, и мы узнали друг друга… Первое, что я сделал – просчитал в уме склейки, которые мог бы… для тебя… Даже если бы ты не попросил меня об этом, я решил, что сделаю… Потому что жить без Иры… Я знаю по себе, но себе я не могу помочь, будь она проклята, эта твоя теорема… А тебе помочь я мог, да, иначе для чего я вообще живу на свете?
Он, наконец, снял руки с моих плеч, и я выпрямился, мне сразу стало легко. Оттого ли, что не было больше тяжести, или оттого, что я на минуту решил: Олег может, Олег сделает…
– Нет ни одной ветви в многомирии, – сказал Олег, опустив руки и взгляд, – где тебе было бы хорошо. Ни одной. Что я могу с этим сделать?
– Чепуха! – воскликнул я и отступил на шаг. – Ты же знаешь, что это чепуха, зачем ты так… Мы обсуждали эту проблему еще…
– Да, – перебил он меня, – мы это обсуждали.
– Многомирие бесконечно! – воскликнул я. – Мироздание – это бесконечное число ветвей реальности, и все без исключения (какие могут быть исключения в бесконечном наборе?) варианты любых событий, явлений, процессов, в том числе и такого, как человеческая жизнь, просто обязаны осуществиться, как одна из бесконечного числа возможностей, и значит…
– Значит, – с сожалением сказал Олег, – прав был ты, а не я. Ведь это ты доказывал, что число ветвей не может быть бесконечно большим, поскольку волновое уравнение для каждого события имеет ограниченное число решений.
– Да, но я с тех пор…
– А я, – Олег повысил голос, – утверждал, что число ветвлений каждого события бесконечно велико, и следовательно, должны существовать в бесконечности многомирия абсолютно все варианты человеческой судьбы – счастливые и несчастные. Я был уверен! А теперь знаю, что ошибался. Число ветвлений каждой судьбы ограничено, Дима. Извини. Я ничем не могу тебе помочь. Я хотел. Очень. Хотя бы в память об Ире… Чтобы тебе было хорошо. Не получается. Среди огромного числа вариантов твоей жизни нет ни одного, в котором ты был бы счастлив.
– Ну вот, – сказал я, ощущая в душе пустоту, которая, как я теперь знал, не заполнится никогда, – мы и разрешили давний научный спор. Ты хотя бы раз признал, что прав был я, а не ты.
– Число ветвлений конечно, – сказал он. – Ты рад, что оказался прав?
Он что, издевался?
– Прощай, – сказал я, вышел и тихо закрыл за собой дверь. Три секретаря пророка, сидевшие за компьютерами, даже взгляда на меня не подняли. «На сегодня прием окончен», – прошелестело из скрытых под потолком динамиков, и десятки людей, ожидавших в приемной, с разочарованием вздохнули.
На улице было ветрено, накрапывал дождь, машина, взятая напрокат, стояла в двух кварталах, ближе не оказалось мест для парковки, и, когда я сел за руль, волосы мои были мокрыми, рубашка прилипала к телу, а мыслей не было вообще. Кроме одной. Зачем мне такая жизнь?
Я медленно ехал по правой полосе и даже не знал, в каком районе города оказался, когда впереди появился указатель: «дальше – тупик». Я свернул к тротуару и заглушил двигатель.
Когда-то мы спорили с Олегом. Не только мы, конечно, это был популярный лет пятнадцать назад спор в теоретической эвереттике: ограничено ли число событий в мире постоянных ветвлений. Я говорил: да, ограничено, и мои аргументы… Господи, я и представить не мог, что, победив в научном споре, проиграю собственную жизнь! Дождь… Теперь всегда будет дождь…
Телефон заиграл мелодию венгерского танца Брамса, я нашарил в сумке аппарат и поднес к уху.
– Дима! – я не сразу узнал голос, это был Михаил Натанович, врач, лечивший Иру и не сумевший спасти. Мы иногда созванивались, точнее, обычно звонил я, когда становилось совсем невмоготу. – Дима, я вам звоню уже десятый раз…
– Я выключал телефон, – сказал я. Вот уж кого мне не хотелось сейчас слышать…
– Неважно! Я хотел сообщить… сегодняшний анализ оказался гораздо лучше, чем прежний. Намного лучше. Это новое лекарство… Оно, знаете, действительно… Дима, я думаю, что теперь все будет хорошо. Вы меня слышите?
Все будет хорошо… Новое лекарство… Ира…
– Как она? – спросил я, сжимая телефон в руке так, будто хотел сломать.
– Ночь спала нормально…
– Ира…
– Ирина Яковлевна сегодня впервые сама позавтракала.
– Да, – сказал я. – Спасибо, что позвонили. Я буду в больнице к девяти вечера, раньше просто не успеваю.
Телефон я бросил рядом с собой на сиденье.
Олег сумел? Как же так? Он сам сказал – и часа не прошло, – что число склеек ограничено, что если Ира умерла, то…
Он ошибся? Или сумел сделать то, что сам для себя полагал невозможным? Или понял все-таки, что многомирие бесконечно в своих ветвлениях, и есть, обязательно есть такая ветвь, в которой все, абсолютно все получается так, как…
Я поднял аппарат и набрал знакомый уже номер. Я должен был хотя бы сказать «спасибо».
– Мне нужно поговорить с Олегом Николаевичем, – сказал я, когда кто-то из секретарей ответил на звонок.
– К сожалению…
– Это говорит Манцев, его старый друг и коллега, я только что у него был и хочу…
– К сожалению, – повторил серый, как дождь за окном, голос, – это невозможно. Олег Николаевич скончался вскоре после вашего ухода.
Как – скончался? Он же был совершенно здоров и прекрасно себя чувствовал, когда…
– Не понимаю, – пробормотал я. – Как это…
– Сейчас у нас полиция, – сообщил секретарь. – Наверно, они захотят поговорить и с вами, вы были последним посетителем. Минут через десять после вашего ухода…
– Ну же!
– Олег Николаевич выбросился из окна. А у нас…
– Шестой этаж, – закончил я.
Вот и все, – думал я. Вот и все. Сдвинул белую штору…
Дождь кончился, и ехал я в аэропорт с предельной разрешенной скоростью. В девять часов мне нужно быть в больнице. У Иры. У моей Иры.
Все-таки я оказался прав: число склеек ограничено. Олег доказал это – теперь уже точно. Он говорил, что ничего не может сделать со своей судьбой. Конечно. Кроме одного: прервать ее. И только в этом случае та ветвь моей судьбы, где Ира умерла, могла склеиться с другой моей ветвью, где Ира осталась жива.
Продолжить чью-то ветвь можно, обрубив другую. Закон сохранения. Олег знал…
Зачем он это сделал? Он же ненавидел меня! Должен был ненавидеть. Я бы на его месте…
Да. Как бы поступил я, зная, что есть лишь один способ?.. Что – я? Я теоретик. Олег занимался практической, экспериментальной эвереттикой, он умел то, о чем я мог только догадываться. Или вычислять.
Я увеличивал скорость и больше не смотрел на спидометр.
Я знал, что все у меня – у нас с Ирой – будет хорошо.
Как мне теперь жить, зная это?


Текст поступил 04 сентября 2006 г.